Квартира ФСБ

Квартира ФСБ

Я, Апти Баталов, был задержан русскими на въезде в село Новые Атаги Шалинского района 12 апреля 2000 года. Как позднее мне стало известно, руководителем группы, что производила мой захват, был замначальника Ставропольского УФСБ полковник Бритвин Николай Николаевич (ныне — генерал-лейтенант ФСБ, начальник УФСБ по Ростовской области). 14 апреля я был доставлен в Москву и там помещён на конспиративную квартиру ФСБ.

В первый же день моего пребывания на этой квартире туда, на квартиру, приехали оперативные сотрудники центрального аппарата ФСБ во главе (имена мне стали известны после) с генералом ФСБ Макаровым. Макаров был человек высокого роста, с усами и в очках, худощавого телосложения. Помимо Макарова, были полковник ФСБ Дранец Аркадий Аркадьевич, полковник Безмин, подполковник Радченко Игорь.

Квартира, в которой меня содержали, была двухкомнатной, располагалась на втором этаже девятиэтажного дома. Комнаты в квартире были изолированные, в одной комнате располагалась охрана — три человека. Охранники были из группы «Альфа». (Все эти детали мне стали известны в процессе моего содержания в качестве заложника, который длился до 1 июня 2000 года). Смена охраны происходила ежедневно в 9 часов утра. Охранники бывали одеты в гражданскую одежду, оружие (автоматы АКСУ) они приносили в спортивной сумке, пистолеты же охранники носили за поясом, прикрывая сверху одеждой. Отношение охраны ко мне было на первых порах подчеркнуто холодное, но никакого насилия или оскорбления со стороны охраны в отношении меня не было проявлено. Я был помещен в дальнюю комнату. Чтобы пройти в «мою» комнату, надо было пройти мимо двери комнаты охраны, что располагалась с левой стороны по ходу. В комнате, где я содержался, были установлены телевизор, видео- и аудиоаппаратура. Вся эта аппаратура стояла у окна, справа от входа в комнату стоял небольшой шкаф для постельного белья, слева от входа располагался диван-кровать, напротив дивана — стол и один или два стула, у окна справа от телевизора, у стены, находился шкаф-сервант с бутылкой, наполненной красной жидкостью; возможно, это было вино; к этой бутылке я не притрагивался. Окно было занавешено шторами, а на форточку была натянута старая, выцветшая и рваная марля. Окно находилось с восточной стороны дома. Комната была холодной — лучи солнца не достигали комнат этой квартиры. Ванная, туалет и кухня были раздельные.

Оперативные сотрудники ФСБ почти ежедневно навещали квартиру, но каких-либо допросов не производилось, а также не задавались вопросы, на которые мне трудно было бы отвечать из-за моральных принципов.

Единственное, что мне показалось существенным, - ФСБ интересовали те генералы, с кем Масхадов Аслан согласился бы вести какой-либо диалог в случае, если бы кто-то из русских генералов был назначен временным главой Чечни. Мне было предложено письменно изложить своё мнение по этому поводу на имя Путина. Я написал предлагаемую записку и выразил своё мнение: что президент Масхадов, возможно, пошёл бы на какой-либо контакт с генералом Трошевым. Я аргументировал своё мнение тем, что эти два человека несколько раз встречались в войну 1994-1996 годов и у них хватало терпения выслушать друг друга. Тем более что Трошев воспринимался более человечным, нежели другие русские офицеры. (Уже после освобождения, осмысливая всё, что со мной произошло, я подумал, что главной причиной смещения Трошева с должности командующего Северо-Кавказским военным округом явилась моя записка).

Где-то на четвертый или пятый день моего пребывания в этой квартире при очередном посещении квартиры генералом Макаровым я обратился к нему с вопросом: почему меня содержат на этой квартире, а не тюрьме? Я призвал его, то есть Макарова, перевести меня в тюрьму, в СИЗО, закрепить за мной следователя и в соответствии с законом предъявить мне обвинения, если они у следствия есть. На это моё предложение генерал Макаров заявил, что всему своё время. Я также ранее обращался к Макарову по поводу того, что, объявляя о моём задержании, через СМИ России было сообщено, что я окончил школу милиции в Ленинграде и что я майор милиции. Это было неправдой: никакую школу милиции я не оканчивал и майором милиции не был. Я просил Макарова опровергнуть данную информацию. На этот мой призыв Макаров ответил, что «так надо».

Не помню точно, но, как мне кажется, где-то 23-24 апреля 2000 года полковник Дранец Аркадий Аркадьевич предложил мне дать интервью журналисту из ОРТ России. При этом Дранец обещал, что моё интервью покажут по российскому ТВ целиком, без монтажа. Я дал согласие на интервью и даже был рад тому, что мне удастся довести до российской общественности стремление Масхадова к миру с Россией, а также рассказать о тех инициативах Масхадова Аслана по прекращению войны и закреплению прочного мира с Россией. (Уже потом я понял, что был наивен и подобен ребёнку в своих стремлениях. Путину нужны были война и кровь). Обдумывая, что я буду говорить, вернее, какими словами я буду говорить правду о стремлении Масхадова к миру с Россией, я думал, что мне специально предложили выступить по российскому телевидению, для того чтобы дать Путину шанс выйти из войны с Чечнёй с белым, как говорят чеченцы, лицом. Ибо, думал я, поставленных целей Путин достиг, то есть стал президентом России, поссорил чеченцев с дагестанцами, водрузил русский флаг над президентским дворцом Ичкерии, то есть реванш состоялся. И теперь, понимая историческую неизбежность, что Чечню не удержать в составе России, думал я, чтобы достойно выйти из войны, нужен мир с Ичкерией на выгодных для России условиях. Выступая по ТВ России, осуждая действия Басаева Шамиля, что привели к вторжению в Дагестан, я не сказал ничего нового, ибо я был единственный, кто открыто, недвусмысленно, публично по ТВ Ичкерии в августе 1999 года подверг критике провокационное вторжение вооружённых групп во главе с Шамилём Басаевым на территорию Дагестана со стороны Чечни. Выступая по телевидению Ичкерии тогда, в августе 1999 года, я говорил, что дагестанцы - такие же мусульмане и кавказцы, что и чеченцы, и что Ислам в Чечню пришёл из Дагестана. Я напомнил о той ошибке, что совершили чеченцы в абхазо-грузинской войне, встав в один ряд с абхазами и тем самым сделавшись врагом одному из самых дружественных чеченцам народов — грузинам; в абхазо-грузинской войне чеченцы не имели благодарности от абхазов, а погибли там многие достойные чеченские парни. Вторжение же в Дагестан делало нашим врагом - если не навечно, то надолго – дагестанцев. Всё это было на руку нашему врагу - русским реваншистам и давало последним повод обвинить чеченцев в вероломстве, в нарушении мирного договора с Россией. И, самое главное, русские, выставляя себя в глазах общественности жертвами чеченской агрессии, достигали своей цели в развязывании очередной войны против Чечни. Всё это было мною высказано по телевидению Ичкерии в моём выступлении в августе 1999 года. Естественно, что в своём интервью по российскому телевидению я не повторил всё это буквально, слово в слово, но ничего нового касательно «басаевского дагестанского рейда» мной сказано не было, за исключением того, что об участии Басаева Шамиля в этом «рейде» президент Масхадов Аслан узнал из российских теленовостей, где тот был показан подносящим арбуз одному из своих соратников.

В вечерних новостях 26 апреля 2000 года по ОРТ России моё интервью было показано, но это было не интервью, а скорее походило на урезанное телевыступление-монолог.

Конечно, изначально соглашаясь на интервью, я предвидел, что в полном объёме моё интервью в эфир не дадут, и исходя из этого соображения я старался говорить так, чтобы моё интервью трудно было монтировать и в случае монтажа чтобы остались следы вырезок. На мой вопрос: почему данное интервью не полностью было показано по ТВ России? - Дранец А. ответил, что его начальство принимало решение по данному вопросу: мол, «от меня мало что зависит. Понимая, что бессмысленно что-либо говорить, я не стал задавать больше вопросов.

После того памятного «интервью» меня словно забыли на конспиративной квартире. Оперативные сотрудники ФСБ почти не появлялись там. Причину отсутствия оперов на квартире я объяснял себе тем, что в ФСБ решили подвергнуть меня психологическому давлению: полное отсутствие какой-либо информации о том, какие действия собираются предпринять русские власти в отношении меня, и то, что никаких следственных действий в отношении меня не проводилось и я фактически нахожусь в положении заложника, - всё это заставляло волноваться, и на ум приходили не самые радостные мысли. Неопределённость хуже всего. Когда человек знает, что ему предъявляется и чего от него требуют, - я думаю, это менее нервирует человека: он ищет ответы на поставленные вопросы и выход из той ситуации, в которой он оказался… А неопределённость только подавляет человека, заставляет его нервничать и разрушает психику…

В моём случае такая ситуация продолжалась до 12-го или 13-го, точно не помню, мая. В этот день полковник Дранец появился на конспиративной квартире (далее - КК) и предложил вновь выступить по ТВ России. На этот раз мне предлагалось сделать заявление в отношении президентов Грузии - Шеварднадзе, Азербайджана — Гейдара Алиева, а также президента Ингушетии Аушева Руслана и других видных российских политиков, в частности Примакова Евгения.

Мне предлагалось заявить по российскому ТВ, что между Масхадовым и Шеварднадзе есть договорённость, согласно которой в Чечню из Грузии поставляются ПЗРК «Игла» и «Стрела», что эти комплексы в Ичкерии используются для уничтожения русских самолётов и вертолётов.

В отношении Алиева предлагалось заявить, что Масхадов имеет договорённость с Гейдаром Алиевым, что по распоряжению Гейдара Алиева Масхадову было выделено до 1000 единиц стрелкового оружия и якобы это оружие было ввезено на территорию Ичкерии в салонах машин сопровождения Масхадова Аслана, когда тот посещал Азербайджан. А также предлагалось заявить, что по секретному распоряжению президента Алиева в Азербайджане выделено несколько сот койкомест для раненых чеченских бойцов.

В отношении президента Ингушетии Аушева Руслана предлагалось заявить, что между Масхадовым Асланом и его ингушским коллегой Аушевым Русланом есть секретная договорённость и согласно этой договорённости на территорию Ингушетии со стороны Ичкерии проникло до 3-4 тысяч чеченских боевиков под видом мирных жителей — беженцев, что эти боевики рассредоточены в горах Ингушетии и лагерях для беженцев, а целью пребывания чеченских боевиков на территории Ингушетии является развязывание войны между Северной Осетией и Ингушетией.

И, наконец, в отношении Примакова предлагалось заявить, что в бытность последнего премьером России по указанию Примакова было выделено 100 миллионов рублей наличными для президента Масхадова Аслана и что лично я - Апти Баталов - получал эти деньги для передачи Масхадову Аслану.

Выслушав полковника Дранца А., я заявил ему, что ничего из того, что я услышал от него, мне не известно и ничего подобного я раньше ни от кого не слышал, и даже если я выступлю с подобными заявлениями, я не в состоянии буду подтвердить свои слова фактами, так как я не располагаю такими фактами. На это Дранец ответил, что тот факт, что я, Апти Баталов, был главой администрации президента Ичкерии Масхадова Аслана, не требует никаких доказательств. «Всё, что Апти Баталов заявит, будет воспринято без всяких сомнений и не будет требовать доказательств, ибо ни для кого не является секретом, что Апти Баталов является одним из самых доверенных сторонников Масхадова Аслана». Я ответил, что не могу выступить с такими заявлениями не при каких обстоятельствах.

Мой отказ Дранец принял без каких-либо видимых выражений на лице, но тон его разговора изменился. Настаивать он не стал.

17 мая 2000 года Дранец вновь приехал на КК. Зайдя ко мне в комнату, он бросил: «Собирайся, поедем покатаемся».

На улице мы сели в чёрную «Волгу». Дранец дал водителю команду ехать. Мы поплутали по улицам Москвы и минут через двадцать приехали на место. Как оказалось мы приехали в сауну. Там, в сауне, Дранец объяснил мне цель приезда в эту сауну: «На днях мы тебя освобождаем, и мы должны быть уверены в том, что после освобождения ты будешь держать язык за зубами, нигде не произнесёшь имена тех людей, в отношении которых тебе было предложено выступить. Мы должны быть уверенны в твоём молчании. Сейчас, после моего ухода, сюда зайдут две девушки и парень, они будут в купальниках, и ты должен быть в плавках. Вы сядете за столик, одна из девушек сядет к тебе на колени, ты должен выдавать себя за пьяного, и при этом на чеченском языке ты должен громко сказать: «Лично я убью Сосланбекова Юсупа». После этого парень и девушки уйдут, а мы вернёмся на квартиру. Ты меня понял?».

Честно говоря, в тот момент я ничего или почти ничего не соображал, я находился в состоянии ступора. Из этого состояния меня вывел окрик полковника Дранец: «Ты что, оглох, что ли?». Понимая всю безвыходность своего положения, осознавая, что мой отказ будет равносилен смерти (здесь я понял, почему Дранец не взял с собой охранников: я думаю, на случай моего отказа у них было намерение убить меня там же, в сауне, а охранники были бы лишними свидетелями), я согласился с требованием Дранца.

Сауна была небольшая, бассейн, наверное, три на четыре метра, средних размеров, журнального типа столик и несколько стульев, на столе всякого рода напитки, бутылки водки, фрукты, овощи и прочее. Через короткое время после ухода Дранца в помещение сауны вошли две девушки и парень. Они были в купальниках, парень был в плавках. Одна из них с ходу села ко мне на колени, обхватила меня своими руками за шею и как бы повисла на мне. Никаких разговоров не было. Надо было говорить «речь», но у меня не шевелился язык от сухости во рту. Я что-то выпил - не помню, водка это была или сок, - и громко сказал: «Лично я сам уберу Сосланбекова Юсупа».

Прошло минут пять, и всё это время девушка сидела у меня на коленях, обхватив меня за шею. Вошёл полковник Дранец и, отозвав меня в сторонку, тихо сказал мне: «Апти, ты сказал «уберу», а надо сказать «Я убью Сосланбекова Юсупа». Ты понял?».

Я снова вернулся на своё место, усадил ту девицу к себе на колени и громко произнёс: «Лично я убью Сосланбекова Юсупа».

Войдя в сауну, Дранец что-то сказал парню, и мои «компаньоны» быстро вышли из помещения. Девушка, что сидела у меня на коленях, сделала мне какой-то комплимент насчёт запаха моего тела, и больше их я не видел.

Когда я оделся, Дранец завёл меня в небольшую комнату, где стояли телевизор и видеоаппаратура. Он вставил в видеомагнитофон маленькую видеокассету, и я увидел себя на экране телевизора в компании двух девушек и парня. Это было моё «саунное похождение». Съёмка была сделана качественно, татуировка на моей левой руке была чётка видна, и голос мой невозможно было перепутать.

Дранец заявил, что данная видеокассета будет храниться у него и мне не стоит беспокоиться: если я буду молчать, то и содержимое кассеты никто не увидит.

Я понимал, что если эта кассета попадёт к Юсупу Сосланбекову, то мне не избежать объяснений с этим человеком. Но ситуация в тот момент, когда я вынужден был согласиться с требованием полковника Дранца, была критической. Будучи вынужден голым, со шлюхой на коленях кричать «Я лично убью Сосланбекова Юсупа» (я даже в страшном сне не мог предположить, что Дранец пойдёт на убийство Сосланбекова Юсупа и тем самым окончательно лишит меня всякой возможности на какую-либо активность в попытках установить судьбу брата -Баталова Руслана, он же - Гилани, но об этом позже…), я думал, что смогу, если возникнет необходимость, доказать Сосланбекову Юсупу, что никаких враждебных намерений в отношении него я не имею, а видеозапись на кассете - это вынужденная необходимость, своего рода форс-мажор, тем более что я не был знаком с Сосланбековым Юсупом, каких-либо контактов и отношений с ним не имел. Единственная наша встреча состоялась дома у президента Масхадова, когда Сосланбеков Юсуп со своим ичкерийским покровителем был приглашён к президенту домой, на деловую встречу, и после этой встречи он был назначен вице-премьером правительства Ичкерии и уполномочен вести переговоры с Россией на предмет политического признания Россией Ичкерии.

После обеда 19 мая, где-то к четырем часам, на КК снова приехал полковник Дранец и спросил, хочу ли встретиться с моим сыном, что учится в одном из московских вузов. Мой старший сын действительно учился в университете - РУДН, сын носил фамилию своей матери, и по этой причине моя мать разрешила мне отправить его в Москву на учёбу. Но, как говорится, «номер не прорезал»: не удалось сохранить инкогнито моего сына.

Встреча с сыном у меня произошла в маленьком скверике, как потом я узнал - рядом с парком «Лефортово». От сына мне стало известно, что в Москве находится мой брат Баталов Руслан, он же Гилани. Брат приехал в Москву, обеспокоенный моей судьбой, он организовал мои поиски и никак не может получить ответ от русских властей: где я нахожусь и что со мной произошло?

Всё это мне рассказал сын. Я велел сыну передать брату, что я жив и здоров, но что у русских на уме - я не знаю. И поэтому, помня неуступчивый характер Гилани, просил брата (через сына) быть сдержанным и осторожным.

Мы с сыном разговаривали, прохаживаясь по скверику и краем глаза оглядывая окружающую местность. Я заметил, что две или три крытые машины типа «Газели» стоят вдоль скверика в Г-образном порядке. Я подумал, что из таких машин очень удобно вести наблюдение и с помощью специальных дистанционных микрофонов прослушивать мой разговор с сыном. Я также не исключал, что в деревья, которые располагались вдоль аллеи скверика, могли быть вмонтированы так называемые жучки - приспособления для дистанционного прослушивания разговора. Я подумал, что в случае, если наш с сыном разговор прослушивается (а в этом я был уверен), то, наверное, будет опасно для брата делать тайну из пребывания брата в Москве, и будет более безопасно, если я, прикинувшись простачком, поставлю в известность своих «опекателей» - полковника Дранца и Радченко, который находился здесь же и доставил сына ко мне на встречу.

Сын сообщил мне номер телефона, что был в квартире, арендуемой братом в Москве: 321-64-32.

После ухода сына я сообщил офицерам ФСБ о том, что мой брат находится в Москве, и попросил предоставить мне возможность увидеться с ним, чтобы успокоить его. На мою просьбу Дранец ответил: «Мы собираемся на днях освободить тебя, хорошо, что твой брат приехал за тобой и что он Москве. Сразу после освобождения, некоторое время, пока мы подготовим документы, подтверждающие твоё освобождение, ты поживёшь у брата, а потом вы с братом поедете к себе домой — в Чечню, а пока Радченко встретится с твоим братом и договорится с ним по поводу твоего пребывания у брата на квартире, а заодно узнает адрес квартиры, где ты будешь находиться».

Я был радостно удивлён внезапностью своего предстоящего освобождения, и когда Дранец предложил позвонить брату Гилани, я взял мобильный телефон, протянутый мне полковником Дранцем, и позвонил Гилани. От неожиданности брат потерял дар речи, и, когда он опомнился, я сказал ему буквально следующее: «Гилани, завтра к тебе приедет человек по имени Игорь, делай, что он тебе скажет, даст Аллах, скоро увидимся». Брат что-то говорил в трубку, но, стараясь не выдать своё волнение, я его прервал, сказав: «Поговорим, когда встретимся». Говорил я на русском языке. Дранец сказал: «Завтра утром, в 10 часов, Радченко поедет к твоему брату, осмотрит квартиру, а после обеда, где-то в два часа, ты переедешь к брату. Тебе надо будет сделать фотографию на справку об освобождении. Когда справка будет готова, вы с братом уедете в Чечню — домой».

По дороге на КК Дранец высадил подполковника Радченко и сам вышел из машины. Дранец что-то вполголоса говорил своему подчинённому. Шёпот этих людей насторожил меня. Тревога, что постоянно сидела во мне, с тех пор как меня задержали, усилилась. Призывая Аллаха к помощи и отдавшись воле Всевышнего, я заставил себя успокоиться. Было это 19 мая 2000 года около семи часов вечера.

С утра 20 мая я собрал свои вещи в сумку, чтобы быть готовым быстро покинуть осточертевшую квартиру, и стал ждать, когда приедет подполковник Радченко. Я часто с нетерпением глядел на часы, ожидая, когда наступит дранецовское «после обеда». Время шло, никто не появлялся, и приглушенная тревога всё больше и больше одолевала меня.

В четыре часа дня на КК появился Радченко и сообщил мне, что он с утра звонил на квартиру к брату, но никто трубку, мол, не взял. Я заметил, что поведение Радченко было каким-то нервным: он избегал встретиться со мной взглядом. Собираясь уходить, он как бы между прочим, как бы совершенно равнодушно (это старый ментовской приём, называется РАЗВЕДБЕСЕДА) и как бы про себя произнёс: «Гилани… Где же он может быть - Гилани?!». Произнесены эти слова были как бы печальным голосом. Но с этого момента мне всё стало ясно. Я понял, что Гилани находится в руках ФСБ.

Дело в том, что официальное имя моего брата – Руслан. Документы при брате должны быть на имя Баталова Руслана. У чеченцев обычно бывают два имени: одно официальное, вторым именем, обычно неофициальным, кличут друг друга близкие родственники. Чужим людям Гилани говорил: «Для тебя я – Руслан» - когда кто-то чужой называл его именем Гилани. Разговаривая по телефону с братом, я называл его Гилани. Офицерам же ФСБ я вообще не говорил про имя брата. Они слышали, как по телефону я называю его Гилани. Дранец и его подчинённые задержали, по документам, Баталова Руслана, а ехали-то они задерживать Баталова Гилани. Раз задержан Руслан, где тогда Гилани?!

Эфэсбэшники были в панике. (Тем более что они убили женщину, что была в квартире Гилани). Чтобы зачистить следы, им нужен был ещё и ГИЛАНИ. Вот для выяснения этого и приехал Радченко ко мне и как бы между прочим произнёс: «Гилани… Где же он может быть – Гилани?».

Когда Радченко произнёс эти слова, я понял, что брат у них. А поняв это, с этого момента и до конца своего заточения я стал «косить под простачка».

Я сообщил Радченко, что настоящее, официальное имя брата – Руслан. И я увидел, как вздрогнул Радченко. И он не удержался, чтобы не вздохнуть с облегчением.

Я понимал, что, говоря «Гилани», Радченко ждал моей реакции на произнесённое имя. Я тогда не знал всех подробностей той трагедии, что произошла с братом, всё это мне стало известно спустя некоторое время. А в тот день, 20 мая 2000 года, разговаривая с Радченко, я подумал, что в ФСБ России решили застраховаться от всяких неожиданностей и, чтобы сделать меня более зависимым от себя, то есть от ФСБ, задержали моего брата - Гилани-Руслана. Называя настоящее имя брата, больше всего я стремился успокоить похитителей Гилани, чтобы они не пытали его с требованием указать местонахождение Руслана. Называя настоящее имя брата, я подтверждал его утверждения, что он и есть Руслан. Тем более в это должны были поверить похитители брата, что независимо друг от друга оба, я и брат, утверждали что Гилани и есть Руслан.

Пока Радченко не уехал, я попросил его разрешения позвонить на квартиру к брату (у охранников был мобильный телефон, который они передавали друг другу по смене) в его присутствии. Радченко протянул мне свой мобильный телефон, но мне нужно было позвонить именно с телефона охранников, чтобы потом просить у них телефон, ссылаясь на то, что ранее мне разрешил звонить С ЭТОГО ТЕЛЕФОНА оперативный сотрудник аппарата ФСБ, КОТОРЫЙ ВЕДЁТ МОЁ ДЕЛО, и при этом мне нужно было на будущее, чтобы один из охранников действительно видел, что я звоню с их телефона в присутствии подполковника аппарата ФСБ. Охранники не понимали того, что происходит, они видели, что со мной офицеры-оперативники (опера) обращаются вежливо и тактично, и чувствовалось, что охранники также получали инструкции обращаться со мной соответственно. Наверное, поэтому они часто убирали посуду с «моего» стола, подметали пол в «моей» комнате. А то, что мне разрешено и звонить, - это должно было, охранников расслабить, сделать их менее рьяными служаками. Когда Радченко протянул мне свой телефон, я как бы из чувства экономии кредита на телефоне Радченко сказал ему: «А зачем тратить кредит с вашего телефона? Давайте я лучше позвоню с дежурного телефона у охраны». Радченко с готовностью согласился. Вызвав альфовца, он велел принести телефон и дать мне позвонить «в одно место».

В присутствии охранника и Радченко я позвонил на квартиру к Гилани. Никто трубку не взял. Конечно, Радченко знал, что трубку никто не возьмёт, ведь он был одним из похитителей Гилани и убийцей той женщины, что была на квартире с Гилани. Я тогда ничего этого не знал, а Радченко играл «хорошего мента», тем самым располагая меня к себе. Я «поверил» в Радченко и на его вопрос, что могло приключиться с братом, «допускал» любую версию, кроме одной, а именно: ФСБ не причастна к пропаже Гилани. Мне надо было внушить этим людям, что я не допускаю и мысли о том, что брата похитили Дранец и Радченко. Любая фальшь в моём голосе, малейшее изменение мимики лица и малейшее проявление подозрения с моей стороны в том, что Дранец и Радченко причастны к пропаже брата, - всё это сорвало бы мои намерения, и мне не удалось бы сделать то, что я замыслил с этого момента.

На второй день Радченко снова приехал на КК. На этот раз его интересовало, есть ли у меня родственники или знакомые в Москве. Задавая мне эти вопросы, Радченко пояснил мне, что задаёт эти вопросы только потому, что пытается помочь мне в розыске брата. А на самом деле их - Дранца и Радченко - уже тогда угнетал страх возмездия, и они стремились свести к минимуму потенциальную опасность. Страх, что угнетает любого убийцу, давил этих мразей, и я уверен: если бы ими в Москве были выявлены наши с Гилани родственники - в отношении их были бы организованы всевозможные подлости вплоть до убийства. Слава Аллаху, родственников в Москве у меня не было и нет.

Радченко стал каждый день наведываться на КК. Я понимал, что его визиты носят разведывательный характер. Я выдвигал всевозможные версии пропажи моего брата и при обсуждении выдвигаемых версий делал вид, что надеюсь на помощь Дранца и Радченко. С момента пропажи брата я стал просить водки, чтобы глушить своё горе традиционным русским методом. Радченко с видимой радость дал команду охране, чтобы покупали специально для меня бутылку водки в день. И на глазах охраны я с жадностью и с нетерпением опустошал бутылку водки. Зная русскую пословицу «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», я догадывался, что охране дана команда наблюдать за моим поведением и запоминать всё, что будет сказано мной, а потом всё это излагать в рапорте на имя своего начальства. Сколько бы я ни пил, я никогда не пьянел и был трезвее трезвых. Каждый раз и всегда минут через пять после выпивания водки я шёл в туалет под предлогом, что мой мочевой пузырь простужен. На самом деле в туалете я полностью освобождался от выпитой водки в желудке. Русские были удивлены тем, как много водки я выпиваю. Я же знал, что русские верят только пьяным, традиция русских - напоить друга ли, врага ли, а потом следить за его действием и слушать, как пьяный изливает свою душу. У меня ничего не оставалось, и я голодный, но трезвый, в «пьяном состоянии» рассказывал охране, а когда бывал Радченко - то и ему, кого я подозреваю.

При очередном посещении КК Радченко я сказал ему, что хочу поговорить с Дранцем. Тот не был на квартире с 19 мая, и у меня появилось подозрение, что, возможно, Дранец имеет какие-то повреждения на лице, которые он получил при похищении Гилани, и избегает меня по этой причине. На моё пожелание видеть полковника Дранца Радченко сообщил, что Дранец выехал в Северную Осетию, где накануне было убито несколько мирных людей неизвестными преступниками, и по этой причине его, то есть Дранца, нет в Москве.

Где-то 24 или 25 мая Радченко поинтересовался у меня, скучаю ли я по матери и дому. Я ответил, что скучаю очень. И тут Радченко предложил мне поговорить по телефону с домашними. На мой вопрос, как это можно сделать технически, ведь у меня дома не было телефона, а звонить с переговорной домашние не могут, так как у меня здесь тоже нет телефона, - Радченко ответил, что моим домашним передадут номер московского телефона, и они с переговорного пункта из станицы Наурской смогут со мной переговорить. Я поблагодарил Радченко за его добродушие. Он ответил: «Я вижу, как переживаешь по поводу брата, и решил хоть этим облегчить твоё состояние, а то можешь так и с ума сойти». Конечно, я понимал, что Радченко организовывал мои телефонные переговоры не из чувства сострадания ко мне и не человеческое чувство вины двигало им, просто им ещё и ещё раз требовалось убедиться в том, что я не подозреваю их в похищении брата.

В день ожидаемого из Наурской телефонного звонка Радченко приехал на КК с, как он сказал, татарином-мусульманином.

По дороге к месту, куда мне должны позвонить, Радченко и тот «татарин» предложили мне написать заявление на имя директора ФСБ Патрушева с просьбой, чтобы полковника Дранца отстранили от ведения моего дела, а на его место назначили бы Радченко с «татарином». Радченко ранее говорил мне, что он служил в ФСБ во Владикавказе и по этой причине он считает своим долгом помочь мне как кавказец кавказцу. «А Дранец, — говорил Радченко, - из Сибири и наших кавказских традиций не понимает». Одним словом, Радченко играл роль «хорошего мента», а Дранец – «плохого мента». Естественно я больше «доверял» «хорошему менту» и по этой причине должен был просить к себе в кураторы Радченко. Я думаю, что Радченко это говорил специально для «татарина», чтобы показать тому, если тот действительно был татарин, что я имею возможность выбора офицера, что курирует моё дело, и, естественно «татарин» где-то сболтнёт, что я вовсе не пленник и не заложник. Одним словом, проститучья политика. Для русских все, кто не русский, - враги, и не имеет значения, что нерусские - их соратники или приспешники, русские никому, кроме русских, не верят, и тот, кто стремится к ним в друзья, - тот горько об этом когда-то пожалеет.

Из разговора с матерью и домашними я узнал, что у них всё нормально. О том, что Гилани пропал в Москве, я не стал матери говорить, сказал, что у меня всё хорошо и скоро я приеду домой. Поговорив несколько минут, я окончил разговор с матерью. Радченко поинтересовался, как здоровье матери и сильно ли переживает она. Я ответил, что она сильно переживает за моего сына, что учится в Москве. На это «сердобольный» Радченко отреагировал предложением встретиться с сыном, посидеть где-то в кафе и провести какое-то время за кружкой чая. Я понимал, что мой телефонный разговор и предлагаемая встреча с сыном — всё это организовывалось для того, чтобы методом прослушивания выявить вероятного свидетеля или лицо, имеющее хоть малейшую информацию по факту похищения ими моего брата. Я «восторженно» поблагодарил Радченко за проявляемое сострадание к моему положению.

Встреча с сыном у меня состоялась на второй день после разговора с матерью. Радченко и тот «татарин» привезли меня в какое-то кафе, где я встретил сына. От сына впервые я узнал, что Гилани пропал бесследно и что в квартире, которою снимал Гилани, обнаружена мёртвая – убитая – женщина. Всё это сыну рассказал один чеченец, наш общий знакомый, этот чеченец часто перезванивался с Гилани, и, когда он несколько раз позвонил к Гилани и тот ни разу не взял трубку телефона, этот парень поехал на квартиру к Гилани. Когда он приехал и постучал в дверь, никто ему не открыл, но из квартиры несло трупным запахом. И этот парень, испугавшись, что Гилани, возможно, мёртвый лежит в квартире, вызвал милицию. И когда он с участковым вошёл в квартиру, он увидел лежащую на полу в спальне, в луже крови, мёртвую молодую женщину. А в квартире вся мебель была побита, перевёрнута. Этот парень, пока милиционер склонился над мёртвой женщиной, ужаснувшись своему положению, что он –чеченец - в Москве стал свидетелем такого страшного преступления, выбежал из квартиры, и ему удалось скрыться. (Слава Аллаху, что у этого парня хватило ума догадаться о своей участи свидетеля: в лучшем случае его посадили бы в тюрьму, обвинив в убийстве той чеченки, но я уверен, что Дранец убил бы его, чтобы не иметь даже очевидца убитой женщины).

Выслушав сына и будучи уверенным, что наш с сыном разговор прослушивается и попытка утаить этот разговор от эфэсбэшников будет иметь трагические последствия для сына, я не задумываясь подошёл к Радченко и сообщил ему и его коллеге эту для него «новость». Он сделал огорчённый вид и сказал, что об этом немедленно надо доложить начальству. И предложил мне отпустить сына: мол, нет времени, надо ехать докладывать начальству.

Приехав на КК и обдумывая всё, что мне стало известно в эти последние часы, я чётко осознал всю трагичность положения своего брата. Став невольным очевидцем убийства своей спутницы, брату грозила смертельная опасность: убив женщину, похитители не могли подвергать себя риску быть выявленными и по этой причине, заметая следы, его могли убить, если уже не убили. Нетрудно догадаться, что, убив брата, Дранец, чтобы полностью обезопасить себя и своих подельников, убьёт и меня, в этом сомнений у меня не было. Единственное, что я в тот момент просил Аллаха, - так это не лишать меня рассудка и способности трезво мыслить. Если в первое время пропажи брата я ещё как-то надеялся, что брата задержали с целью оказать на меня давление и сделать меня уязвимым в своих действиях, то после сообщения сына о мёртвой женщине и побитой мебели на квартире Гилани я понял, что там была борьба и драка. И мне стала ясна причина, почему Дранец не приезжал ко мне на КК: вероятно, что он был побит братом, и, чтобы не показывать своё лицо, эта мразь избегала меня.

На другой день, когда приехал Радченко, я выдвинул версию, что, возможно, здесь замешаны какие-то преступные группировки и, возможно, брата похитили с целью затребовать от меня выкуп за его освобождение, а женщина, мол, была похитителями подкинута, заранее убив её. На самом деле женщина была хорошая знакомая брата, она с братом приехала в Москву, чтобы не отпустить его одного в расистскую Москву. Это сыну рассказал тот чеченец-очевидец.

Для оказания давления в случае, если я не приму их условия, Радченко «согласился» с моими доводами. Я же в свою очередь попросил, чтобы приняли решение в отношении моего освобождения. Радченко заверил меня, что он всё доложит своему руководству и будет хлопотать о моём освобождении.

Днём 27 мая 2000 года (даты я могу перепутать, очень много времени и событий прошло с тех пор) ко мне в комнату зашёл один из охранников и сообщил мне, что через десять минут мне позвонит замдиректора ФСБ России Угрюмов.

И действительно, через несколько минут он снова защёл в комнату, передал мне телефонную трубку и почти испуганно, шёпотом сказал: «Он». Когда я сказал в трубку обычное «Ало», в ответ услышал бодрое «Ассалам алейкум, Апти, ну как, гостей примешь?». Я не сразу сообразил, что разговариваю с русским: до того чётко было произнесено приветствие на арабском языке, что я невольно ответил: «Ва алейкум салам, а кто они такие?». При этом меня всего трясло от волнения. В тот миг мне подумалось, что русские решили вернуть похищенного брата и Угрюмов решил первым сообщить эту радостную весть мне. «Здесь у меня сидят Гантемиров Беслан и Дранец Аркадий, ну что, пусть они едут к тебе в гости?». Я ответил: «Да, конечно».

Уже потом, осмысливая всё это, я понял, что этот звонок в присутствии Гантемирова, вся та показная фамильярность Угрюмова, весь этот спектакль «согласования» со мной приезда «гостей» ко мне на КК - всё это шоу было устроено для Гантемирова Беслана, который впоследствии, уже после моего убийства полковником Дранцем, восторженно рассказывал бы, какое почтительное было ко мне отношение, если сам Угрюмов звонил мне!

Ожидая приезда «гостей», я размышлял: зачем Гантемирову понадобилось встречаться со мной? Теперь я могу с уверенностью сказать, что идея встречи со мной была навязана Гантемирову в ФСБ России согласно составленному заранее плану по моей дискредитации в глазах участников Чеченского Сопротивления.

Хотелось верить, что он едет с хорошей вестью о судьбе брата, но увы.

С Гантемировым я лично знаком не был, поэтому каких-либо предметов для разговора с ним я не имел. Но на то мы и чеченцы, что уже через минуту общения находим общих знакомых и разного рода темы для поддержания разговора. Из разговора С Гантемировым мне стало ясно, что он не в курсе событий. Пока мы с Гантемировым сидели за столом, полковник Дранец ходил на кухню, приносил тарелки и стаканы для напитков и спиртного, что он с собой принёс. При этом охранников, как бывало раньше, к обслуживанию не приглашал, а делал всё сам - вплоть до того, что вытирал тарелки. Весь этот спектакль был устроен для Гантемирова, как бы показывая ему: мол, вот кого мы имеем вам в альтернативу.

В ходе нашего разговора Гантемиров сообщил мне, что он ждёт встречи с президентом Путиным, и предложил мне сотрудничество в его команде, если ему будет предложена высокая должность в Чечне. В том, что такая должность будет предложена, он не сомневался. Я ответил, что надо дождаться его встречи С Путиным, а там видно будет. На этом и сошлись.

Потом я обратился к Дранцу с вопросом относительно своего освобождения. Дранец сказал, что моё освобождение затянулось из-за пропажи моего брата, и сообщил, что завтра, то есть 28 мая, мы поедем в Лефортово, и там нужно будет сделать видеосюжет о моём освобождении из Лефортова. У меня там возьмут интервью. И после того как всё это будет показано по российским СМИ, меня освободят.

Я не верил тому, что говорит Дранец. Чтобы хоть как-то подвигнуть Дранца и его руководство к тому, чтобы они сняли этот видеосюжет, я высказал своё мнение, что было бы хорошо если бы Гантемиров приехал в Лефортово «встретить» меня. Это моё предложение ими обоими было принято с большим удовлетворением. Мне даже в тот момент показалось, что они именно за этим и приезжали на КК ко мне. И мы договорились, что завтра, 28 мая, Дранец и Гантемиров заедут за мной на КК, потом мы вместе поедем в Лефортово, где будет снят видеосюжет о моём «освобождении».

Уже когда Дранец и Гантемиров стали уходить, я попросил Дранца остаться на несколько минут. И, когда мы остались, я обратился к Дранцу за содействием в поисках брата. Я сказал ему: «Мой брат нигде и никогда в каких-либо политических партиях и организациях не состоял, он приехал в Москву обеспокоенный моей судьбой, в надежде добиться моего освобождения. Я вас прошу помочь мне в розыске брата, без него я не могу ехать домой. Я знаю, у вас большие возможности, и при желании вы можете мне помочь». Я думаю, что это моё обращение несколько усыпило его бдительность. И он ответил мне: «Я думаю, что смогу тебе помочь, у меня есть знакомые среди серьёзных людей, - на словах «серьёзные люди» он сделал ударение. - Но эти люди мелочиться не станут и потребуют за свою работу серьёзные деньги». Я спросил: «Как думаете, примерно сколько?» - «Я думаю, тысяч 500 баксов». Я подумал, что ослышался, и переспросил: «Сколько?». И когда Дранец чётко ответил: «Пятьсот тысяч долларов», я ответил ему, что у меня нет даже пяти тысячи долларов. Услышав мой ответ, Дранец потерял интерес к разговору. Отвечая, что у меня нет и пяти тысячи долларов, я говорил правду: у меня действительно не было таких денег, а то, что я занимал крупные государственные должности во властных структурах Ичкерии, не значило, что я имею какое-то состояние. Взяток я не брал, а других доходов у меня не было.

На другой день где-то в 11 часов утра мы приехали к тюрьме Лефортово. Меня завели в коридор КПП (контрольно-пропускного пункта). В коридоре стоял офицер охраны тюрьмы. И, когда он открыл наружную дверь, сказав: «Выходите», - я вышел на «свободу», и здесь меня «встретили» Гантемиров Беслан, его брат Умар и один чеченец - как он говорил, соратник Беслана из Катыр-Юрта или Валерика, забыл, точно не помню названия села, которое он произносил.

Прямо здесь же, у ворот Лефортова, работники ЦОС ФСБ России, что ранее у меня брали интервью под видом журналистов российских СМИ, стали меня интервьюировать. Интервью брали в двух вариантах. В первом варианте нас с Гантемировым попросили встать рядом и в таком положении у нас взяли интервью.. Во втором варианте интервьюировали меня одного. В обоих вариантах человек, берущий интервью, задавал нам и мне разные вопросы, но в обоих случаях этот «журналист» задал мне один и тот же вопрос, а именно: «Когда вы поедете домой, в Чечню?». Я ответил: «Немедленно – может, даже и сегодня». И в обоих случаях Дранец стоял за спиной у «журналиста» и «отвлечённо беседовал» со спутниками Гантемирова. Было заметно, как он напряжённо слушал задаваемые вопросы и даваемые ответы. Мне здесь надо было доказывать своё «разочарование Ичкерией и стремление к созидательной деятельности, где, закатав рукава, я собирал бы здоровые силы». Любое необдуманное и неосторожное слово могло стать для меня роковым. О пропаже брата я как бы забыл.

После дачи интервью мы - я, Гантемиров Беслан, Дранец - на 600-м «Мерседесе» Гантемирова, за рулём которого был русский водитель, поехали «обмывать» моё «освобождение. По дороге Дранец сказал: «Если успеют - сегодня, а если нет - то завтра в новостях на ОРТ и по другим каналам покажут твоё освобождение из Лефортова. С сегодняшнего дня ты свободен.

Ехали мы берегом Москвы-реки, вдоль кремлёвской стены.

Приехав в какое-то кафе, мы там перекусили, и здесь Гантемиров сказал мне: «Апти, я не смогу с тобой поехать домой. Дранец обещает, что они сами отвезут тебя. Извини». Ранее, обговаривая на КК во время их визита ко мне, у нас с Гантемировым была договорённость, что вместе поедем в Чечню после моего освобождения. Но вдруг планы Гантемирова изменились! Я не удивился этому.. В случае, если Гантемиров Беслан не был замешан в историю с похищением моего брата, по сценарию ФСБ его не должны были далее использовать в моём деле, и по этой причине его вывели из игры. Далее по плану ФСБ меня должны были увести на Кавказ, там где-то, возможно, в Махачкале или Ханкале, Дранец — Радченко должны были убить меня. Уже после моего убийства по телевизору показать фрагмент моего «освобождения» из Лефортова, а также зрители должны были услышать моё «Сегодня». За этим последовал бы комментарий человека с «грустным» лицом, и он сообщил бы, что меня убили вахабисты-басаевцы, устроив засаду по пути моего следования. На возможный вопрос «Откуда вахабисты знали, когда я еду домой?» это «лицо» сослалось бы на моё интервью, где я указал день своего выезда: «Сегодня». Всё остальное, касающееся моего выезда, было бы вырезано, только «Сегодня» было бы оставлено.

Когда, распрощавшись с Гантемировым и его товарищами, мы выходили с Дранцем из кафе, на его мобильник кто-то позвонил, и он, вынужденный отвечать на вопрос звонящего лица, отошёл в сторону метра на три. Я же встал у стены здания кафе и закурил. Из обрывков разговора Дранца мне стало известно, что в ближайшую неделю его в Москве не будет. Но самое главное, что там произошло, была реакция Дранца, когда он не обнаружил меня на том месте, где я находился в тот момент, когда он отходил в сторону для разговора по телефону. Оглянувшись и не увидев меня на том месте, он вздрогнул и издал что-то наподобие крика или стона, а увидев меня, что-то невнятное пробормотал.

По дороге на КК я напомнил Дранцу, что мне нужна фотография на справку об освобождении – так называемый волчий билет. В этот момент мы подъезжали к КК. Он дал команду водителю подняться в квартиру и вызвать одного из охранников.

Когда охранник явился, Дранец поинтересовался, где есть фотоателье. И, посадив охранника, мы поехали фотографировать меня.

Фотоателье находилось с правой стороны рынка «Бауманский». Оставляя данный рынок с левой стороны, мы проехали метров 60-100 и, свернув направо, проехали короткое расстояние — метров, может, 30-40. Там я сфотографировался на справку. Дранец также там фотографировался, говорил, на загранпаспорт.

Когда мы вернулись из фотоателье, Дранец поднялся на КК и объявил старшему: «Всё, с сегодняшнего дня Баталов свободный человек. Вы можете быть свободны. Оставьте одного человека, чтобы менты вдруг не «засветили» квартиру.

В момент, когда Дранец отдавал это распоряжение, старший смены, которого два других охранника-альфовца называли «майор», с одним из охранников находился в своей комнате. И так получилось, что Дранец, встав в дверном проёме спиной ко мне и лицом к «майору», не заметил, как я, проходя в свою комнату, оказался за спиной у него, Дранца, и видел, как засуетились охранники, собирая свои вещи. Но в какой-то миг взгляды полковника и «майора» встретились, это было видно по тому, как вдруг странно «майор» посмотрел на меня и ответил полковнику: «Товарищ полковник, мы доложим ситуацию своему начальству и выполним указание начальства». Дранец лишь сказал: «Ну ладно, делайте, что вам прикажет начальство», - и уехал.

Размышляя над увиденным и услышанным, я вспоминал, что никогда раньше охрана не прекословила оперативникам, а Дранцу тем более. Никогда, сколько бы меня ни выводили с КК оперативные работники, охранники не смели даже пикнуть. А здесь «майор» решил проявить самостоятельность. Не было сомнений, что Дранец не стал отводить старшего охранника для разговора в сторону из опасения, что это может вызвать во мне какие-то подозрения, и решил с помощью жестов предупредить охранников о несерьёзности и необязательности исполнения своих слов. По этой причине охранники проявили «самостоятельность».

На следующий день на КК прибыли новые, ранее не бывавшие на КК охранники. Это были злобно-угрюмые типы, один вид которых напоминал палачей, ни дать, ни взять. Смене, которая сдавала дежурство, я напомнил, чтобы они предупредили вновь заступавших, что после обеда мне нужно идти получать фотографию на справку об освобождении. Старший из заступавших на дежурство ответил: «Посмотрим». Потом он зашёл в «мою» комнату, осмотрел её внимательно, забрал какие-то предметы, что лежали на подоконнике, плотно зашторил шторы. На моё замечание, что шторы никто не закрывал, он ответил: «А теперь будут закрывать». Предупредив меня, что выходить в туалет и на кухню можно только с их ведома, он закрыл дверь и ущёл в свою комнату. (Уже потом, спустя некоторое время, мне удалось узнать, что эти люди были из группы «Вымпел» - профессиональные убийцы).

Я сидел в своей комнате и горько думал -»Вот это да-а, ничего себе освобождение», внутренне я был готов к самому худшему. И, судя по тому, что число охранников было прежнее, а поведение охранников в корне отличалось от поведения прежних - альфовцев (при заступлении на дежурство заступающий наряд получает инструкцию, как вести себя с «объектом» охраны), было видно, какую инструкцию получили «новые» охранники. Конечно, это не значит, что эти охранники знали, что я приговорён к смерти, - такой приказ заблаговременно не поступает, тем более это не исполнение приговора суда, где всё законно и объявлено, это — убийство, о котором знает лишь ограниченный круг лиц, причастных к другим убийствам и вынужденных скрывать следы своих преступлений; тем более своих спецназовцев за глаза русские высшие офицеры ФСБ презирают и называют «бойками». Руководители подразделения, чьи охранники несли дежурство на КК по моей охране, исполняли предписания Угрюмова и Дранец, последние же, опасаясь, что за время моего содержания охранники могли привыкнуть ко мне, а я к ним, чтобы обезопасить себя, накануне моего убийства Угрюмов и Дранец дали команду сменить охранников с «Альфы» на «Вымпел»).

Всё говорило о том, что предстоящей ночью я наверняка буду убит прямо на квартире. Я был уверен, что до Дагестана или Ханкалы меня повезут уже убитым, а инсценировать нападение на территории Дагестана или Чечни моим убийцам ничего не стоило. Размышляя над ситуацией и думая, что сделать, чтобы избежать той участи, что мне приготовили Дранец и Радченко, я решил каждый раз, когда охранники будут заходить ко мне в комнату, становиться рядом с окном и в тот момент, когда я конкретно уверуюсь в том, что не остаётся ничего другого для самоспасения, выпрыгнуть в окно, что выходило во двор дома, а выпрыгнув, постараться не потерять сознание и кричать: «Я Апти Баталов, бывший руководитель администрации президента Чечни! Если меня убьют, знайте - меня убила ФСБ России!». Меня успокаивала мысль, что мне на крайний случай удастся это сделать. При любом исходе факт того, что я выпрыгнул из окна и обвинил в моём убийстве ФСБ России, не остался бы незамеченным: во дворе всегда ходило много людей, и буквально в пяти метрах была проезжая часть. Этим своим действием я лишал ФСБ возможности сделать заявление, что меня убили вахабисты-басаевцы. Выпрыгнув из окна, я не собирался делать попытку побега, даже если бы был на это способен физически. Я стоял бы на месте и кричал во весь голос, кто я и кто мой убийца, тем самым лишая охранников возможности публично объявить меня беглецом: в случае применения ими оружия в отношении меня было бы очевидно, что стреляли они в стоящего на месте и кричащего человека. В своей прошлой конвойной и милицейской службе мне не раз приходилось сталкиваться с подобными случаями, когда подозреваемые или осуждённые совершали попытку побега и в доли секунды нужно было принимать решение о применении оружия. Тем более это бывало трудно решить, когда лицо, делающее попытку побега, не давало для этого явного, несомненного повода и, стоя на месте, привлекало к себе всеобщее внимание. Это очень трудный психологически момент для лица, в руках которого находится оружие (не имею здесь в виду моральные качества охранника, тем более русского охранника).

После обеда, начиная с 13 часов дня, я стал беспокоить своих охранников тем, что мне необходимо увидеть Дранца или Радченко. Но каждый раз они отвечали, что тех нет на месте. Раньше этого не случалось - в любом случае Радченко всегда приезжал на КК, если я изъявлял желание с кем-то из опративников увидеться. Но в этот раз Дранец и Радченко затаились, словно выжидая. Не добившись приезда кого-либо из этих двух лиц, я обратился к старшему охраннику с напоминанием о том, что мне нужно получить фотографию из фотоателье. Охранник связался по телефону со своим руководством и долго слушал по телефону, что ему говорили на том конце. Закончив разговор, он выделил мне двух своих подчинённых, и мы отправились за фотографией.

Я примерно знал дорогу в фотоателье, так как Дранец именно по этой дороге возил меня в сауну на «дело Сосланбекова». Когда я получил фотокарточку, у меня остались деньги от тех, что дал мне Дранец на получение фотокарточки.

Я попросил своих охранников разрешить мне позвонить жене Гилани, которая с детьми находилась в Петербурге после начала очередной русско-чеченской войны. Я объяснил охранникам, что меня освобождают, возможно, даже сегодня, но так как мой брат бесследно пропал в Москве, я не могу ехать домой, не увидев жену брата и не приняв мер к его розыску. Охранники стали колебаться, но черно-белая фотокарточка у меня в руках и наличие у меня денег сделали их более сговорчивыми. Стараясь окончательно рассеять их сомнения, я сказал - ибо подумал: «Сейчас или никогда»… А сказал я им, что эти деньги мне полковник Дранец дал специально для того, чтобы позвонить своим родственникам. Это окончательно сбило их с толку.

Мы нашли переговорный пункт в районе Бауманского рынка, где-то метров 200-250 севернее указанного рынка. Это был небольшой переговорный пункт в две или три кабины для разговора. Я заказал Петербург. Поговорил со снохой минуты три или четыре. Разговор был грустный и угнетающий. Узнав, что вестей от Гилани нет, я, нажав на телефонную клавишу, прервал разговор с ней, а потом подошёл к телефонному оператору и попросил меня вновь соединить с Петербургом. На этот раз я не стал долго разговаривать со снохой, сказав ей, что я перезванивал ей, чтобы попрощаться, так как наш разговор был прерван. Сноха положила трубку, а я продолжал держать трубку у уха и «разговаривать».

Так продолжалось минут около десяти. И когда мои охранники, стоявшие у входа возле дверей, начали с нетерпением поглядывать в мою сторону, да и телефонистка часто с недоумением посматривала в мою сторону, я подумал, что дальнейший «разговор» может дать эффект перегнутой палки… И, повесив трубку, вышел из кабины.

Я подошёл к охранникам с видом самого счастливого человека на свете. Сказал им: «Ребята, сегодня гуляем, я нашёл брата, дайте сделать ещё один звонок, буквально одну минуту». Моя «радость» сбила их с толку, а предстоящее «гуляем» давало им надежду на халяву гульнуть. И один из них неохотно сказал: «Ладно, ровно одна минута, не больше».

Я набрал один московский номер, и, когда на том конце взяли трубку и я услышал знакомый голос, я сказал ему в трубку: «Я Апти, ты меня знаешь. Сегодня ночью уходи из квартиры. Если ты не уйдёшь из квартиры - тебя убьют. Уходи ради Аллаха. Ты меня понял?». Когда мой знакомый ответил мне, что он меня узнал и понял, я спокойно положил трубку.

По дороге на КК я сделал вид очень обрадованного человека и рассказал охранникам о причине своей радости. А «причина» моей «радости» была в том, что жена Гилани якобы рассказала мне о человеке, армейском друге Гилани, который живёт в Москве, и этот парень видел, как похищали Гилани, видел, как его заталкивали в машину, увидел и запомнил лица людей, что похитили моего брата, а так же он запомнил марку и номер машины, в которой увезли брата. На днях он позвонил жене Гилани и всё ей рассказал, оставил ей свой телефонный номер, искал братьев Гилани, чтобы сообщить им всё им увиденное и услышанное. Я взял его номер у снохи, позвонил ему, и мы договорились о встрече. Одним словом, я был на небесах от «счастья».

Охранники были так удивлены моим рассказом, что даже поздравили меня с такой новостью. Я же в свою очередь благодарил охранников, что дали мне возможность позвонить снохе, от которой я узнал эту весть и поговорил с другом Гилани. «Ведь, когда я заказывал переговоры второй раз, я звонил другу брата и поговорил с ним» - этими словами я закончил разговор с охранниками, и в таком «радостном» расположении духа я вернулся на КК.

А на самом деле было горько и тревожно. Неизвестность угнетающее действовала на психику. Никто не звонил жене брата, и никакого друга-сослуживца у Гилани в Москве не было. Понимая, что приговор мне вынесен и бездействие есть моя смерть, я старался спастись от уготованной мне участи и вынужден был действовать на свой страх и риск. В случае, если мой план удастся, я был спасён. А в случае неудачи моя смерть была неизбежной. Необходимость заставила меня выдумать «друга-однополчанина брата Гилани», и Милостью Аллаха мне удалось в этой войне нервов не впасть в панику.

Накануне я видел сон, в котором мой умерший в 1974 году отец приехал за мной на двух лошадях, запряжённых в телегу. Отец сажал меня на телегу, мы трогались с места, но как только мы въезжали в разрушенные постройки старой пекарни, что находится рядом с моим домом, каждый раз дорогу телеге преграждали всякого рода препятствия из строительного мусора, и я падал с телеги. Когда в очередной раз я упал с телеги, отец сказал мне, что лошади не хотят меня везти. Сказав это, он сильно хлестнул лошадей, и они быстрым ходом скрылись из виду. А дорога перед лошадьми при этом стала широкой и чистой. Размышляя на этим сном, я уверил себя, что мне удастся выжить, просто мне надо, не впадая в панику, всё чётко размыслить и не давать виду охранникам, Радченко и Дранцу, что я над чем-то думаю.

Когда мы вернулись на квартиру, я попросил старшего охранника позвонить в аппарат ФСБ и попросить приехать Дранца или Радченко. Два охранника, что ходили со мной за фотографией, уже успели рассказать своему старшему историю с «другом-однополчанином брата», и, наверное, под впечатлением услышанного «старшой» несколько раз звонил в аппарат ФСБ, но каждый раз ему отвечали, что Дранец и Радченко отсутствуют. И тогда я попросил «старшого» от моего имени передать, что у меня есть важные сведения по поводу похищения моего брата, и, мол, я знаю, что с ним произошло. Если Дранец и Радченко отсутствуют, то я прошу приехать полковника Безмина, который каждый раз брал телефонную трубку и отвечал: «Их нет». (Этот Безмин, в бытность СССР, служил, по его расказу, в КГБ ЧИАССР, была такая мразь, что каждый раз, когда он бывал на КК, беседуя со мной, он упирался своим взглядом и минутами мог смотреть прямо в глаза. У чеченцев не принято долго смотреть в глаза, это считается признаком дурного воспитания, но в случае с полковником Безминым я не отводил глаза, ибо это было бы принято за испуг, ведь у русских всё не как у людей. Безмина обычно интересовали люди, что работали в НСБ ЧРИ в бытность мою директором этого рассадника бандитизма. Судя по тем вопросам, что он задавал, эти люди ещё со времён своих отцов имели дело с КГБ-ФСБ, и было таких, что интересовали Безмина, довольно много). Услышав, что у меня есть информация по делу брата, Безмин передал: пусть, мол, ждёт, кто-то подъедет.

И действительно минут через сорок приехал Радченко. С порога квартиры он радостно сказал мне: «Апти, это правда, что ты говорил с очевидцем похищения твоего брата?». Можно было подумать, что Радченко рад этому известию больше, чем я, до того радостным он старался, казаться. Я ответил: «Да» - и рассказал ему, что говорил с очевидцем по телефону, а номер телефона мне дала сноха, деньги на телефонный звонок я использовал те, что у меня остались от тех, что мне дал Дранец, и, мол, я с очевидцем договорился завтра в 9 часов утра встретиться у главного входа в парк «Лефортово».

Радченко спросил меня: «Вы знакомы с этим парнем? Откуда он тебя узнает и кто он по национальности?». Я ответил, что я с ним не знаком; судя по акценту, он или армянин или азербайджанец. Это армейский друг моего брата Гилани. Радченко снова задал вопрос: «Если вы не знакомы, то как вы узнаете друг друга?», на что я ответил, при этом стараясь быть как можно менее волнительным: «Вчера, когда снимали видеосюжет о моём освобождении, Дранец сказал, что, если успеют, вчера (вчера не успели), а если не успеют, то сегодня в девятичасовых новостях по ОРТ покажут этот сюжет и объявят о моём освобождении.. Я этому парню сказал, чтобы он смотрел по ОРТ девятичасовые новости, и тот, которого там объявят и покажут выходящим из ворот Лефортова, это и есть я - Апти Баталов. А когда я буду у главного входа в Лефортово, у меня в руках будет газета, а договорились мы встретиться ровно в 9 часов утра, вот и всё».

Радченко заинтересовался номером телефона «очевидца». Он сказал мне, что возможна провокация в отношении меня и, чтобы оградить меня от всяких неожиданностей, они-де должны проверить этого парня, и поэтому им нужен номер телефона, по которому ФСБ установит его адрес. На это предложение Радченко я ответил, что дал этому парню слово, что никому не сообщу о нашем разговоре и тем более никому не дам его номер телефона.

Радченко не стал настаивать по поводу номера телефона. Он набрал номер телефона и позвонил Дранцу: «Аркадий, у меня приятная новость. Апти разговаривал с человеком, который видел, как похищали его брата». В трубке слышно было, как Дранец давал указание взять у меня телефонный номер «очевидца», на что Радченко ответил: «Апти не сообщает его телефонный номер, говорит, это его личное дело. Да, кстати, Аркадий, ты обещал Апти показать вчера или сегодня по ОРТ видеосюжет о его освобождении?». Слышно было, что Дранец утвердительно ответил по поводу ОРТ, а также я услышал, как Дранец громким голосом велел Радченко передать трубку мне.

Взяв трубку, я услышал: «Здравствуй, Апти, поздравляю с хорошей новостью. Апти, нам нужно узнать, кто тот человек, с кем ты разговаривал, и поэтому тебе необходимо передать его номер телефона Игорю (то есть Радченко. – А.Б.), мы проверим этого человека, а потом ты пойдёшь с ним на встречу». Я поблагодарил Дранца за его желание помочь мне, а насчёт телефонного номера я ответил, что не могу никому сообщить данный номер.

И тут Дранца прорвало. Всё, что им копилось, вся его ненависть ко мне была выплеснута им. «Ты что из себя мнишь, тварь, я тебя, сука, урою в этой же квартире, ты меня мало знаешь, я таких, как ты, десятками зарывал в землю! Сейчас же сообщи Радченко номер этого пидараса, в присутствии Радченко позвони ему и перенеси встречу на 11 часов утра. Ты меня понял, деятель хуев?».

Меня обрадовала речь Дранца. Из нее я сделал для себя вывод, что пока мой план идёт согласно моему замыслу. Но, сделав испуганное, чтобы видел Радченко, выражение лица, я попросил голосом виноватого извинить меня за то, что мои слова его так расстроили, и согласился назвать этот злополучный номер. На что он ответил: «Ладно, передай трубку Радченко».

Радченко сидел рядом со мной, и мне было слышно, какие Дранец давал ему указания. В первую очередь я должен был позвонить «очевидцу» и перенести нашу встречу на одиннадцать часов утра.

В присутствии Радченко я набрал номер того парня, которому я звонил с переговорного пункта. Длинные телефонные гудки домашнего телефона были слышны в трубке, но никто трубку не брал. Подождав минут пять, я снова перезвонил, опять никто трубку не брал.

Тогда Радченко позвонил Дранцу и сообщил ему, что трубку никто не берёт. На что Дранец сказал: «Оставь трубку у Апти, пусть он звонит к нему хоть целую ночь, пока не дозвонится, а ты срочно езжай и готовь видеосюжет к выпуску, я на ОРТ дал команду включить этот сюжет в программу. Короче, времени мало – действуй. Передай трубку Апти. Апти, извини, я погорячился, сам понимаешь - нервы…».

Закончив разговор, Радченко стал собираться уходить. Но прежде чем уйти, он вызвал охранника из их комнаты и спросил у него, указывая на телефон, что был у него в руках: «Восьмёрка работает?». Охранник замешкался с ответом: он был на этой КК первый день и не знал точно, подключён ли данный телефон к международной связи. К нему на «помошь» пришёл я и спросил: «А что такое восьмёрка?». И, выслушав ответ Радченко, я сказал, что я как-то слышал, как прежние охранники говорили, что из этого телефона невозможно звонить в другой город, кроме Москвы (на самом деле «старые» охранники только и делали, что беспрестанно «на халяву», как они говорили, звонили в Европу своим знакомым). А потом Радченко поинтересовался у меня в очередной раз, есть ли у меня родственники в Москве. И, когда я сказал «нет», он дал команду старшему охраннику: «Передайте Апти телефон и зарядное устройство, и пусть он звонит, куда ему нужно, не мешайте ему». Дав такое распоряжение, Радченко снова попросил меня позвонить вновь в его присутствии ещё раз к очевидцу. Но снова шли длинные гудки, трубку никто не взял.

Тогда Радченко заявил, что он опаздывает, чтобы подготовить видеосюжет о моём освобождении, напоследок дав мне указание любой ценой дозвониться до «очевидца» и перенести встречу на одиннадцать часов утра.

Радченко уехал. Было это в 8(восемь) часов 25 минут вечера первого июня.

На душе было тревожно. Чтобы лишний раз убедиться, что парень, которого я просил покинуть квартиру, не вернулся обратно, я снова позвонил на его телефон. О Аллах, каков был мой ужас, когда трубку взял некто! От волнения в первый момент я не понял, что чеченец вернулся в квартиру. Первая мысль, что пришла в голову, - так это то, что трубку взял Дранец или Радченко, а парень-чеченец ими арестован. Но чеченский язык, на котором говорил отвечающий, вернул меня в реальность. Я с ужасом подумал, что люди Дранца должны вот-вот подъехать к квартире - и тогда смерть не минует этого парня. Я именем АЛЛАХА попросил его поскорее покинуть квартиру. Он не понимал причину моей тревоги, он вообще ничего не понимал. Спрашивая, что происходит, он терял драгоценные секунды. И тогда я прикрикнул на него и сказал, что если в течение минуты он не выйдет из этой квартиры, он будет убит. Сказав это, я положил трубку.

Где-то минут через двадцать после моего звонка к тому чеченцу на телефон, что был у меня в руках, позвонил Радченко и спросил меня, дозвонился ли я до «очевидца». Я ответил, что нет, не дозвонился, но звоню ему через каждые десять минут. Призвав меня не расслабляться и любой ценой до него, то есть «очевидца», дозвониться, Радченко отключился.

В это время по телевизору на ОРТ начались девятичасовые новости. И после того как было объявлено о моём освобождении, я подумал: что я - Баталов Апти - убит при попытке к бегству, сказать русская ФСБ уже не может.

У меня было два-три вероятных варианта своего освобождения. Первый состоял в том, чтобы поздней ночью или ранним утром, связав постельное бельё, спуститься по нему со второго этажа и, поймав такси, доехать до любого посольства одной из западных стран, любой ценой, даже ценой жизни, прорваться на территорию посольства и просить у них, то есть у западных дипломатов, политического убежища. Если даже не дадут убежища, будет шум и огласка факта похищения моего брата и моего содержания в качестве заложника. Но у этого варианта были свои недостатки: я был чеченец с очень выраженным чеченским акцентом, и этот акцент вызвал бы у таксиста подозрения относительно меня, а тем более незнание адреса, куда ехать, местонахождения посольства вообще утвердило бы эти подозрения, и в результате он мог бы меня сдать русским властям, а заставить его подчиниться силой - это в моём положении было бы самоубийство.

Второй вариант был – тем же способом спуститься на землю и самому выбираться из Москвы. Но я сильно во сне храплю, и большой перерыв в храпе мог бы вызвать подозрение охраны, и те бы, не обнаружив меня, подняли тревогу, и я бы очень скоро был бы обнаружен и задержан (прошли времена, когда в 1994-1996 годах я делал по 40-50 километров за ночь).

Отбросив оба эти варианта, я стал думать над третьим вариантом. С момента возникновения подозрения, что похитителями моего брата являются Дранец, Радченко и Ко, меня не покидало смутное чувство, что рано или поздно мне придётся обратиться к СМИ.

Выбирая СМИ, я руководствовался степенью их оппозиционности к режиму Путина. Я знал, что НТВ в ФСБ считали оппозиционным телевидением. Когда 11 мая охранники опоздали на смену, они радостно сообщали своим коллегам, я слышал это: «Мы бомбили вражеское телевидение». Посмотрев новости, я понял, что они имели в виду НТВ. И когда у меня появились подозрения, что Гилани похитили эфэсбэшники, я стал записывать для себя номера телефонов - НТВ, газеты «Сегодня» и «Комсомолку», благо в комнате был телевизор и мне удавалось узнавать телефонные номера телередакций НТВ. Я старался запоминать эти номера на память, но, на всякий случай записывая, я прятал их в потаённых местах (на случай обыска) одежды.

После того как я был объявлен «свободным», я стал звонить на НТВ. Но каждый раз, когда я набирал телефонный номер НТВ, там включался автоответчик и, что-то произнеся, отключался через 40 секунд. Я стал снова и снова названивать на этот автоответчик и каждый раз повторять: «Я Апти Баталов, бывший руководитель администрации президента Чечни Масхадова, я нахожусь в заложниках у ФСБ, меня хотят убить, моим убийцей будет ФСБ России». Такая же картина повторилась и с газетой «Сегодня».

Почти через каждые тридцать-сорок минут звонил Радченко и интересовался, дозвонился ли я до «очевидца». Я отвечал, что не дозвонился, но, мол, стараюсь, а потому и не сплю.

В эту же ночь я позвонил одному знакомому и попросил его связаться с Дени Тепсом (есть такой чеченец, лидер диаспоры, где-то в одном из российских регионов), чтобы тот как-то помог в огласке факта грозящей мне смерти. Но Тепс ответил, что у него таких возможностей нет.

Последний раз Радченко звонил мне где-то в пятом часу утра, и, когда я в очередной раз ответил, что «очевидец» трубку не берёт, он сказал: «Понят-но». В этот момент меня тревожило то, что Радченко, догадавшись, что что-то не так и их переиграли, может дать по рации охранникам команду забрать у меня телефон. В таком случае мне ничего не оставалось, как воспользоваться вторым вариантом, что не имело шансов на успех. Но, благодарение Всевышнему, ОН лишил его ума в этот момент… Больше он уже не звонил мне.

Я не опасался того, что КК может быть прослушиваемой, так как знал, что в квартире нет «жучков» и она не прослушивается. Ранее я писал, что с момента возникновения подозрения в отношении Дранца Радченко мне удалось добиться того, что Радченко, исполняя роль «хорошего мента», в присутствии охранника разрешил мне позвонить к Гилани на квартиру. Это было двадцатого мая 2000 года. Так вот, в тот же день, после ухода Радченко, я вновь попросил у охранника разрешения позвонить к брату на квартиру. Охранник разрешил мне это сделать, но сам охранник присутствовал при этом. Когда на второй день заступала новая охрана, я попросил сдающих смену охранников поставить в известность вновь заступающих, что мне дозволено звонить на квартиру к брату, чтобы узнать, есть ли в квартире кто-нибудь. Естественно, что старший охраны сообщил заступающим на смену, что «опер-подполковник» разрешил «квартиранту (так охранники меня называли) звонить из дежурного телефона на квартиру к брату. При этом кто-то из охранников должен присутствовать при звонке, и я должен разговаривать на русском языке. Вот таким способом мне удалось иметь возможность звонить к брату. Я звонил четыре-пять раз в день, и в какой-то момент охранникам надоело меня «сторожить». На очередную мою просьбу разрешить мне позвонить охранник стали отдавать мне телефон на руки, сами же (обычно на КК они целыми днями отсыпались) продолжали валяться на кровати (это есть чисто чеченско-русское отношение к службе). Я же тем временем стал потихоньку «прощупывать» КК на предмет прослушивания комнаты и телефона: стал звонить сыну в университет и, узнав от него телефонные номера нескольких людей, звонил и на их телефоны. Проделывая все эти действия, я не терял бдительности и, говоря о пропаже Гилани, ни разу не упомянул, что я подозреваю ФСБ. А на тот случай, если бы телефон прослушивался и мои разговоры стали бы известны Дранцу, - это, думал я, только укрепило бы его в том, что я его не подозреваю. Я допускал, что послабления в доступе к телефону мне сделаны умышленно, чтобы узнать, что я говорю по телефону и кому я это говорю, чтобы выявить таковых, а потом применить в отношении их репрессии. Но то, что охранники почти часами разговаривали по этому телефону, говорило о том, что телефон не прослушивается.

Насчёт возможных «жучков» в квартире - я старался их выявить в меру своих возможностей. Я замечал, что при посещении КК генерал Макаров, Безмин, Радченко и даже Дранец, разговаривая, обсуждая между собой какую-то тему или начальство, обычно переходили на шёпот. Я же, когда они пьянствовали в «моей» комнате, «допивался до беспамятства» и, «вырубившись», лежал на диване, слушая, как они спорили о всяких мелочах. Шёпот этих людей я не принимал всерьёз, потому что по своей практике знаю, что начальник ОТО или УТО (отдел или управление технического обеспечения, которое отвечает за разного рода техническую деятельность, в том числе и установку «жучков» и эфирное прослушивание) - этот начальник напрямую подчиняется первому лицу ведомства, а то, что генералы или полковники шепчутся, - так их там как собак нерезаных. Как-то одни молодые охранники, отмечая день рождения одного из альфовцев, устроили на КК пьянку, и знакомый одного из альфовцев приехал на КК и привёз с собой путанку, то есть девушку по вызову. Они целую ночь пьянствовали, звонили знакомым в Европу, делая всякого рода заказы. Помню, что один из охранников заказывал фильм «Спасение рядового Райана»: мол, хочет смотреть и слушать этот фильм на английском языке, мол, это делает фильм более реальным, нежели смотреть и слушать его в переводе.

Одним словом, после этой ночи я окончательно убедился, что никаких «жучков» на этой КК нет и никакими спецсредствами она не оборудована, просто под видом КК генералы оборудовали себе место для пьянок. По этой причине я, не опасаясь, что меня прослушивают, или «пишут» звонил на НТВ и в газету «Сегодня». Этой ночью я ни на секунду не сомкнул глаз. Меня тошнило от крепкого чая и большого количества выкуренных сигарет. Этой ночью я впервые в жизни почувствовал, как у меня на голове трескается кожа и образуются кровяные прыщики (один знакомый нейрохирург потом пояснил мне, что это от перенапряжения мозговой деятельности лопались какие-то микрососуды на голове).

Утром 2 июня охрана, как обычно, сменилась в 9 часов. Минут за 15 до смены охраны я в очередной - который? - раз позвонил на НТВ. Опять ответил автоответчик. В газете - то же самое. Я понимал, что рабочий день начинается с девяти часов, но в тот момент мне казалось, что весь мир должен начинать работу с восьми, а то и семи часов утра. На этот раз охранники были «знакомые», они приветствовали меня, спросили, когда я освобождаюсь, и сообщили: думали, что меня освободили, так как видели меня по телевидению. Я сослался, что вот-вот должны подвезти справку об освобождении, и тогда, мол, прощайте. А пока в присутствии старшего охранника уходящей смены я сообщил вновь заступающим на дежурство, что мне дозволено пользоваться телефоном по своему усмотрению. Мои слова подтвердил старший охранник сменившейся охраны. Естественно, что никто не стал возражать, «Но проблем» был ответ.

Уйдя в «свою» комнату, я вновь позвонил на НТВ. И, на мою безграничную радость, на том конце наконец-то взяли трубку. Я стал что-то говорить в телефон, меня выслушали, и женщина сказала мне, что она соединит меня с Кричевским, который является ответственным лицом одной из редакций. Я с радостью согласился и просил соединить меня как можно быстрее.

Когда меня соединили с Кричевским, я был на грани нервного срыва. Я ужаснулся от мысли, что я теряю сознание, и, внутренне призывая АЛЛАХА к милости, я рассказал, кто я, и причину своего звонка. Кричевский спросил меня, согласен ли я, чтобы меня записали на магнитофон и чтобы мой голос дали в эфир (?), на что я ответил немедленным согласием. В тот момент я, зная отношения (или догадываясь об отношениях) НТВ с новой властью и ФСБ, больше всего опасался того, что на НТВ мне могут не поверить, принять за провокатора русских спецслужб. Тогда мне трудно было бы убеждать (у меня на это и времени не было) журналистов данного канала в правдивости своего трагического положения. И, когда Кричевский спросил меня: «Откуда вы звоните?», я машинально ответил: «Из туалета», ибо как я мог сказать, что звоню из комнаты, где меня держат в заложниках? Никто этому не поверил бы, возник бы вопрос: «Как это, находясь в заложниках, тем более у ФСБ, тем более у работников центрального аппарата ФСБ России, при этом иметь доступ к телефону? Нонсенс!». Меня просто послали бы на три буквы - и по-своему были бы правы. (Я до сих пор краснею от своего ответа на тот вопрос, но пусть найдётся человек, который придумал бы что-то другое).

За те мои выводы с КК Дранцем я запомнил, что дом, в котором находится «моя» квартира, - это девятиэтажное здание и что оно расположено за зданием-магазином, что обозначено номером 55 по улице Бакунинской. Также я запомнил, что моя квартира расположена на втором этаже первого подъезда с северной стороны дома. А особой приметой на окне является оконная форточка, обтянутая старой рваной марлей.

Узнав мой адрес, Кричевский сказал мне: «Держитесь, мы высылаем журналистов, мы вас спасём».

Я обязан этим людям своей жизнью.Я молюсь всю свою сознательную жизнь, но делал намаз, не регулярно, но после смерти своей МАТЕРИ я начал молиться, не пропуская ни одной молитвы. В своих молитвах после ОТЦА, МАТЕРИ И БРАТА я прошу земной и небесной милости для этих людей. И мне безразлично, верят эти люди в Бога или нет.

После НТВ я позвонил в газету «Сегодня». Там меня так же записали на магнитофон и обещали помощь в моём спасении.

Последним местом, куда я звонил, была газета «Комсомолка». Там трубку взяла какая-то мразь. Узнав, кто я, этот педрила не съумел утаить свою ненависть ко мне, стал задавать вопросы: как да почему? Я понял, что ошибся с «Комсомолкой», и прервал связь.

Подойдя к окну, я увидел, что с южной стороны по двору идут журналисты со штативом на плечах.

Они шли, внимательно оглядывая окна: искали, наверное, окно с рваной марлей. Когда они поравнялись с моим окном, я сделал им знак рукой. Они обратили на меня внимание и на некоторое время подались назад: я же предупреждал их, что их может заметить охрана, что располагалась в другой комнате и имела такое же окно, как и я, с выходом во двор. Но через минуту журналисты НТВ решительным шагом прошли в подъезд, в котором располагалась КК. Буквально в этот момент начинались новости на НТВ «Сегодня».

И в эти секунды на «мой» телефон раздался звонок. Звонил Дранец. Он начал кричать в трубку. Но, прервав его, я произнёс: «Пощёл на хуй, ты, пидарас, лучше смотри вражеское телевидение». Буквально через секунду раздался новый звонок. На этот раз звонил полковник Безмин и плачущим голосом обвинял меня в том, что я рассекретил их конспиративную квартиру. Не помню, что я ему ответил, но он положил трубку с угрозой, что я пожалею об этом.

Журналисты НТВ, поднявшись на второй этаж, позвонили в дверь квартиры, в которой меня содержали. Воистину АЛЛАХ ВЕЛИК, ибо никогда охрана не открывала дверь без того, чтобы не было спрошено, кто за дверью. Услышав ответ, охранники начинали звонить к себе в штаб и, только получив подтверждение из своего штаба, открывали дверь КК. Но на этот раз охранник даже не спросил, кто за дверью, и настежь открыл дверь. А журналист наивно спросил: здесь ли, в этой ли квартире, содержат Баталова Апти? На что охранник захлопнул дверь и, вбежав ко мне в комнату, стал кричать: что я сделал?! Я ответил ему: «Твоё дело - охрана, а я спасаю свою жизнь».

В комнате охраны беспрестанно трещала рация. На телефон, что всё ещё находился у меня в руках, также шли звонки. Когда я отвечал на звонок, звонящий прерывал звонок. И только минут через двадцать, после того как в новостях НТВ было объявлено, что меня содержат на конспиративной квартире (КК), по рации охраннику была дана команда забрать у меня телефон.

Но телевизор был в «моей» комнате, и я смотрел выпуски новостей на разных каналах. Почти на всех каналах упоминалось обо мне.

А в комнате охраны не переставая звонил телефон и работала рация. Охранник кричал в рацию: «Куда мы его денем?! На лестничной площадке, прямо у нашей двери, расположились энтэвэшники и поставили камеру! Нет, другого выхода нет, пусть менты разгонят журналистов!». Наверное, ему ответили, что разогнать журналистов невозможно, так как он ответил: «Ну тогда я ничего с ним поделать не могу». Возможно, звонящий спрашивал про меня и моё поведение, на что охранник отвечал: «Сидит у себя в комнате, нет, не кричит». Судя по множеству звонков, что раздавались у охранников, можно было подумать, что в комнате охранников расположился штаб по ликвидации последствий стихийного бедствия. Так продолжалось довольно долго - минут сорок или пятьдесят.

Где-то около одиннадцати часов утра ко мне зашёл охранник, протянул трубку телефона и сказал, что звонит Угрюмов. Звонящий стал меня укорять, что я рассекретил конспиративную квартиру ФСБ, и за то, что поднял такую шумиху вокруг своей личности. Под конец разговора Угрюмов, не определяя сумму, предложил мне деньги с тем, чтобы я уехал: «Куда хочешь». Я отказался от денег и заявил Угрюмову, что не покину КК без человека-гаранта. На вопрос адмирала, кого я хочу иметь гарантом, я ответил, что выйду из квартиры только под гарантии дипломатов западных стран, а также мне нужна справка об освобождении – «волчий билет». Угрюмов постарался уйти от темы насчёт справки об освобождении, сказав, что она не готова и что справку мне передадут после, когда я окажусь на свободе. Я категорически отказался выйти из квартиры, даже с гарантом, без справки об освобождении.

Я сказал Угрюмову: «Герман Алексеевич, мои фотографии висят по всей России, и любой милиционер будет вправе задержать меня». Видя мою непреклонность Угрюмов сослался на то, что невозможно пробраться ко мне на квартиру из-за журналистов, что стоят у двери «моей» квартиры. На это я ответил, что справку может передать человек - «сантехник». Угрюмов обещал решить вопрос со справкой и задал мне уточняющий вопрос: «Я правильно тебя понял: только под гарантии дипломатов западных стран?». Я ответил: «Да». Он сказал, что перезвонит мне минут через 30-40.

По телевизору я видел, что происходило на лестничной площадке возле квартиры, где меня держали. Там двое молодых людей (впоследствии я установил личности этих парней: это чеченцы, бывшие дениевцы) провоцировали журналистов на драку.

А также кинокамера запечатлела там человека на заднем плане, он стоит лицом к двери в квартиру, где содержали меня. На какие-то доли секунды он обворачивается к камере - и оператор «ловит» его. Это и есть Дранец Аркадий Аркадьевич, помощник замдиректора ФСБ России Угрюмова Германа Алексеевича (которого Дранец убил в Чечне), замначальника управления по борьбе с терроризмом и бандитизмом и, наконец, руководитель аппарата Угрюмова. Все эти должности занимал Дранец. Дранец курировал всю агентурную деятельность в Чечне, вся агентура на чеченском направлении работала под его присмотром.

Дранец стучался в дверь и просил, чтобы его впустили в квартиру. Но охрана категорически отказывалась открывать дверь кому бы то ни было: по всей вероятности, охрана получила приказ никого не впускать и решила выполнить его в буквальном смысле. Наконец Дранец стал звать меня к двери. Охранники меня к двери не пустили. Тогда Дранец стал просить меня, чтобы я подтвердил охране, что он действительно полковник Дранец. Вообще это была умора и бардак. Я подтвердил, что голос человека за дверью похож на голос пол-ка Дранец. Охрана вновь связалась со своим штабом, слышно было, как в рацию кричали охранники и как им давались команды по рации. Наконец охранникам разрешили впустить Дранца в квартиру.

Войдя в квартиру, Дранец, повозившись в прихожей, прощёл ко мне. Я сидел в «своей» комнате. Было видно, что Дранец сильно пьян. Он стал что-то лепетать, уверять меня в том, что в поисках моего брата он поднял на ноги всех своих знакомых авторитетов, и, мол, поиски брата должны дать положительный результат. Я внимательно следил за его поведением. Глаза у него бегали, он избегал моего взгляда.

Остановив его словоблудие, я сказал ему: «Мой брат у вас. Отдайте его мне сейчас - и я выполню любые ваши условия, я сделаю журналистам любое заявление. Я даже не требую выдачи брата: если мой брат совершил какое-либо преступление и его невозможно освободить, дайте мне возможность услышать голос моего брата, где он на чеченском языке скажет: «Апти, это я, твой брат Гилани». И в этом случае я выполню любое ваше требование».

Дранец стал меня уверять, что он не знает, где мой брат и что с ним произошло.

Угрюмов позвонил примерно в определённое им время и сообщил, что ни при каких обстоятельствах иностранцы не могут быть втянуты в мою историю. Он предложил мне назвать имя любого россиянина, обещая, что человек, россиянин, кто бы он ни был, будет немедленно мне представлен как гарант. Было видно, что решение принято окончательное. Я не стал настаивать на западниках, и при условии, что мне будет передана справка об освобождении, я сообщил Угрюмову, что согласен под гарантии Аслаханова Асланбека выйти из квартиры.

Угрюмов с большим, как мне показалось, удовлетворением (при этом поинтересовавшись, знаком ли я с Аслахановым) согласился с кандидатурой Аслаханова А., дав мне слово, что они разыщут последнего, где бы он ни был, и попросят его, то есть Аслаханова, стать моим гарантом. Сказав, что он позвонит ко мне через 1-2 часа, Угрюмов положил трубку. Было это где-то во втором часу.С Аслахановым я не знаком.

Находившийся в квартире Дранец на коленях просил меня, чтобы я вышел к журналистам и сделал бы заявление, что меня неправильно поняли, а охрана была приставлена ко мне в целях моей же безопасности согласно написанному мной заявлению. Получив отрицательный ответ, Дранец по телефону связался с Гантемировым Бесланом и просил его приехать на квартиру. Гантемиров поговорил со мной, спросив меня понимаю ли я, что я сделал?, я ответил, что всё понимаю и ничего не жалею. На этом наш разговор закончился. Но Беслан не приехал.

Эфэсбэшники наконец-то догадались взять телевизор из «моей» комнаты только во втором часу, после обеда. В отсутствие телевизора у меня пропала «связь» с внешним миром.

Угрюмов не звонил до поздней ночи. А позвонив, он сообщил, что Аслаханова на территории России нет и где он находится в данный момент - они, мол, не знают. Под конец своего разговора Угрюмов предложил мне выйти из квартиры под личные гарантии Кадырова Ахмеда. Я не стал (я сильно опасался, что могу в любой момент потерять сознание, или же нервного срыва), отрицать Кадырова Ахмеда, согласился оставить КК, как только последний подъедет к квартире. Справка об освобождении была у меня на руках: «дворник» накануне передал её.

Буквально через пять минут после моего разговора с Угрюмовым на мобильник Дранца позвонил Кадыров Ахмед. Мы с ним поздоровались, и он сообщил мне, что он с ребятами едет ко мне на квартиру, просил меня не переживать и дождаться его приезда. Но при этом он сказал: «Апти, в квартиру к тебе я не поднимусь, вместо меня к тебе поднимется парень по имени Руслан, это наш человек, не опасайся его». Честно говоря, мне было не того, чтобы придавать значение, кто поднимется в квартиру.

Уже по дороге на Лубянскую площадь Кадыров Ахмед рассказал мне, что он до последнего момента думал… что всё происходящее в этот день вокруг меня он, Кадыров Ахмед, воспринимал как провокацию, устроенную полковником Дранцем и Гантемировым Бесланом против него - Кадырова Ахмеда. По этой причине он не поднялся ко мне на второй этаж. Из этого я сделал вывод, что не всё ладно в «королевстве датском).

В ожидании приезда Кадырова Ахмеда я сел за стол и стал писать на листке бумаги, понимая, что другой возможности для общения с журналистами не будет. Я делал пометки, чтобы не забыть при своём разговоре с журналистами что-то нужное сказать. Написав, я положил листок бумаги к себе в карман.

Когда подъехали Кадыров с «нашими» ребятами, один из них поднялся в квартиру. Это был человек, которого я не знал. Оказалось, что это был Атлангириев Руслан, один из известных чеченцев. Впоследствии мне доводилось слышать, что Атлангириев Руслан всем кому не лень похвалялся тем, что именно он освободил и спас меня. Если Руслан считает, что вынос моей сумки с вещами — это есть акт моего спасения, то он прав…

Выйдя во двор дома, я попал в окружение журналистов и уже собирался рассказать обо всём, что со мной приключилось. Я хотел также продемонстрировать журналистам справку об освобождении — на тот случай, если впоследствии эта справка будет изъята или похищена ФСБ. Именно для демонстрации журналистам я добивался этой справки у Угрюмова. Но, самое главное, я хотел донести до общественности о похищении моего брата Баталова Руслана полковниками ФСБ Дранцем и Радченко. Мне казалось, что это должно было спасти брата.

Но Кадыров так уцепился в мою руку, призывая меня не торопиться. Он тянул меня к машине, приговаривая: «Завтра, завтра всё скажешь».

Поняв безвыходность своего положения, я успел крикнуть: «Если я через три дня не позвоню на НТВ, знайте — я не доехал до дома».

Посадив меня в машину и покружив по городу — как я понял, чтобы скинуть с «хвоста», возможно, едущих за нами журналистов, мы приехали на какую-то площадь. Я думаю, что это была Лубянская площадь.

Здесь Кадыров сообщил мне, что со мной хочет встретиться и поговорить замдиректора ФСБ России Угрюмов Герман Алексеевич. Мне ничего не оставалось, как согласиться с этим и ждать встречи.

С площади мы поехали на дачу Угрюмова. Ехали мы около часа. Здесь произошла моя встреча с Угрюмовым.

Это был мужчина крупного телосложения, лет под пятьдесят, и весил, наверное, килограммов 120-130. Дача Угрюмова была деревянная и стояла в гуще хвойных деревьев. Угрюмов говорил, что эта дача в своё время принадлежала Абакумову.

Кроме Кадырова Ахмеда и меня там, на даче у Угрюмова, были Атлангириев Руслан и русский парень — выходец, как он сказал, из Грозного. Пробыв некоторое время, двое последних уехали, попрощавшись «до завтра», которое давно наступило.

Угрюмов угощал нас с Кадыровым хорошо приготовленной рыбой, поясняя, что его повар обходится без соли в приготовлении блюда из рыбы. Мы с Угрюмовым распили три бутылки водки,”ГЖЕЛКА»- я, как всегда, «опьянел в доску», но Угрюмов пьяным не был и не делал вид, что он пьян.

Кадыров принимал участие в беседе, ел рыбу, потом пошёл делать утренний намаз. Когда он вновь присоединился к нам после намаза, Угрюмов предложил немного отдохнуть.

Меня проводили на второй этаж и в большой комнате выделили кровать. Проспал я, наверное, где-то час-полтора.. Разбудил меня Кадыров Ахмед, сказав, что со мной хочет поговорить Угрюмов.

Действительно, внизу меня встретил Угрюмов и после нескольких приветственных слов сказал мне: «Апти, нужно написать заявление на имя Патрушева». Я поинтересовался, какое заявление он имеет в виду. «Нужно написать заявление задним числом, в котором ты просишь, чтобы тебе выделили охрану здесь, в Москве, пока ты не уедешь домой».

Не совсем понимая, какая будет польза от этого заявления для ФСБ, я точно знал одно правило: что выгодно врагу - губительно для меня. Помня, как Дранец просил меня отречься от сделанного мной на НТВ заявления, а теперь стоя перед заместителем директора одной из самых сильных спецслужб мира, который требует от меня заявления, понимая важность момента, я ответил отказом.

В этот момент Угрюмову кто-то позвонил. Судя по ответу Угрюмова, звонящий интересовался итогом нашей беседы по поводу заявления. Угрюмов: «Как только я приеду, я зайду к вам».

В дальнейшем не настаивая на заявлении, Угрюмов вынул из кармана брюк маленькую видеокассету и спросил меня, узнаю ли я её. Я догадывался, что это за кассета, но сделал вид, что не понимаю, о чём речь и что это за кассета. На это Угрюмов ответил тем, что сказал: «Это та кассета, что была снята вами, — он так и сказал: «вами», — в сауне. Я не похищал твоего брата и не знаю, кто это совершил. Хочу тебя предупредить: если ты где-то будешь распространяться о тех предложениях, что тебе были сделаны в отношении трёх президентов и других лиц, то эта кассета попадёт в руки тех, кому она предназначена».

Я сказал Угрюмову, что не в моих интересах что-либо кому-то говорить, и попросил его помочь мне с розыском брата. Прося его о «помощи», я стремился подвести его к принятию решения в отношении судьбы моего брата. У меня не было сомнений, что Угрюмов имеет прямое отношение к пропаже Гилани и в его власти подействовать на Дранца и Радченко. На мою просьбу о помощи в розыске брата Угрюмов обещал мне помочь в поисках брата. Он предложил мне передавать ему любую полученную мной информацию по брату. Он сказал, что выделит человека, который будет приезжать ко мне домой в станице Наурской, я же должен буду передавать этому человеку любую информацию, касающуюся судьбы брата.

Конечно, я прекрасно понимал, что всё - не что иное, как затягивание времени и подготовка к очередной подлости, но не в моём положении было открыто игнорировать эту «помощь». Я поблагодарил Угрюмова за «понимание». На этом мы договорились. Он обещал приехать в аэропорт проводить меня.

К этому моменту подъехали Атлангириев Руслан и русский парень из Грозного. Атлангириев отощёл в сторону с Угрюмовым, я же тем временем предложил Кадырову прогуляться по аллее среди деревьев, что в множестве были на даче Угрюмова.

Прогуливаясь и разговаривая на разные темы, я подвёл разговор к теме своего заточения на конспиративной квартире ФСБ и как бы между прочим сообщил Кадырову, что в ту ночь я звонил знакомым московским журналистам, и якобы двое из этих журналистов приезжали под окна той квартиры, и от них, мол, я узнал название улицы – Бакуниская - и номер того здания, что располагалось под номером 55, а также тем журналистам я передал свою рукопись. Конечно, никаких журналистов не было, ничего и никому я не передавал, но мне необходимо было это в «очень доверительной» форме сказать ему, и у меня не было сомнений, что те, кому об этом нужно знать, — узнают.

Они о чём-то поговорили, после чего Угрюмов уехал. Я и Кадыров Ахмед сели в машину Руслана и приехали на квартиру Кадырова в Москве. По дороге Кадыров несколько раз повторил, что он очень удивлён моим поведением и внешностью: «Апти, я тебя не узнаю, ты не тот Апти, которого я знал», - говорил он, укоряя меня в излишней нервозности и вспыльчивости.

По дороге к его квартире Атлангириев предложил мне написать заявление, которое требовал от меня Угрюмов. Я в резкой форме, так что мне самому стало неудобно, прервал Атлангириева, и мы к этой теме больше в этот раз не возвращались.

Приехав на квартиру к Кадырову Ахмеду, увидев, что Кадыров звонит из мобильного телефона, я попросил его разрешения позвонить. Ахмед стал колебаться, но я уверил его, что ничего лишнего я журналистам не скажу. Позвонив журналистам из НТВ, я поблагодарил их за своё спасение и попросил их не терять меня из виду, иногда интересоваться моей судьбой. Естественно, Кадырову это не понравилось. Он упрекнул меня, что я обещал ничего лишнего не говорить. Я не считал, что сказал что-то такое, что могло бы подвести его в глазах Угрюмова.

Пробыв некоторое время у Кадырова, Атлангириев предложил мне поехать к нему в гости. Я не стал отказываться. По дороге к себе Атлангириев вновь предложил мне написать заявление на имя Патрушева, в котором я просил бы о выделении мне охраны в Москве. Я и на этот раз отказался. После моего отказа Атлангириев остановил машину и, отойдя в сторону, стал звонить. До меня доносились отрывки из его слов, и, судя по тому, что он разговаривал на русском языке, я сделал вывод, что он вновь звонит Угрюмову. И тогда, вспомнив, как Кадыров недоуменно говорил о том, что не узнаёт во мне прежнего Апти, и видя, что данное заявление им, то есть ФСБ, очень нужно, а Атлангириев (кстати, ни в одной поисковой системе вы не найдёте информацию про этого человека) всего лишь выполняет данное задание, я стал опасаться, как бы они, воспользовавшись кадыровским «Ты не тот Апти, которого я раньше знал», меня не упекли в психбольницу. И, когда Руслан сел в машину, я ему сказал: «Давай разворачивай, поехали к Ахмед-хаджи, я напишу заявление».

Надо было видеть реакцию Руслана в этот момент! От радости он аж подпрыгнул на сиденье. Он быстро выскочил из машины и вновь стал куда-то звонить. На этот раз он почти кричал в трубку, сообщая, что ему удалось (именно так он и сказал - «удалось») склонить меня к написанию заявления.

Не возвращаясь к Кадырову, мы доехали к Атлангириеву. По дороге к месту жительства Атлангириева нас остановила милиция. У меня в мозгу мелькнуло, что это переодетые эфэсбэшники, но Руслан успокоил меня тем, что мы находимся возле отеля, в который должен поселиться президент Клинтон, который прибывает сегодня в Россию.. Оказалось, что дом, в котором живёт Атлангириев, стоял буквально в ста метрах от отеля, куда поселяли Клинтона.

Стараясь быть безразличным, наивным голосом я спросил Атлангириева: «А почему Клинтон не поселяется у себя в посольстве? Кстати, американское посольство далеко отсюда?». Мой вопрос насторожил его, и Атлангириев спросил, с подозрением посматривая на меня: «А зачем тебе американское посольство, ты что, бежать задумал?». На это я ответил, что мне некуда и незачем бежать, а спросил я просто из любопытства.

На квартире Атлангириева я написал требуемое заявление, на имя Патрушева, следующего содержания: «В связи с возникшей опасностью для моей жизни прошу вас выделить мне охрану. 03.07.2000 г.». Я подписал данное заявление, и Атлангириев, оставив меня у себя на квартире с двумя парнями-дагестанцами, срочно куда-то уехал. Уезжая, он был в приподнятом настроении. Но когда вернулся, нельзя было сказать, что его поездка удалась. Он предложил мне переписать заявление под его диктовку. Я отказался это сделать. Будучи крайне недовольным, он не стал повторяться.

Немного пробыв у Руслана, мы вернулись к Кадырову Ахмеду. Минут через 20 Кадыров Ахмед сообщил мне, что за мной приехали и мне необходимо спуститься вниз, во двор.

Во дворе меня ждали генерал Макаров и Радченко. Ахмед сказал мне, что они проводят меня до аэропорта, а если нужно, он - Кадыров - готов со мной поехать в Чечню. Я поблагодарил его за это, заметив, что все мы во власти АЛЛАХА, и попросил его не беспокоиться за меня. Там, во дворе московского дома, я последний раз видел Кадырова Ахмеда.

Надо заметить, что отношения между мной и Кадыровым испортились с 1 апреля 1999 года. В этот день я ездил в аэропорт в Слепцовск встречать Масхадова Аслана с женой Кусамой, которые возвращались из паломничества в МЕККУ. Мы с моими попутчиками сидели в аэропорту и ждали самолёта Масхадова. Минут на двадцать раньше Масхадова прилетел самолёт Аушева Руслана, президента Ингушетии. Поздоровавшись, Аушев спросил меня о цели приезда. Я сообщил ему, что жду Аслана, тот решил дождаться Масхадова и поздравить его с завершением хаджа. Встретив Масхадова, Аушев предложил зайти выпить по кружке чаю. Масхадов согласился с этим, и мы - Масхадов Аслан, Аушев Руслан, муфтий Чечни Кадыров Ахмед, что также совершал хадж с Масхадовым, представитель президента России в Чечне Чернышов Анатолий Куприянович, председатель правительства Ингушетии и я - зашли в вип-комнату, где нас хорошо накормили. Уже когда все были сыты, а чай выпит, в какой-то момент беседа за столом перестала быть оживлённо- интересной. Не находя интересного всем предмета для разговора, Аслан изредка стал произносить растяжно: «Да-а, да-а». Зная характер Аслана, я подумал, что ему нужно у Аушева что-то спросить, а для этого им надо остаться двоим для разговора. Чтобы дать им эту возможность, я подмигнул Чернышову и председателю правительства Ингушетии, и мы под предлогом «подышать свежим воздухом» вышли на улицу. Я также шепнул на ухо Кадырову: мол, подышим свежим воздухом. То ли он не услышал, то ли не понял, но на улицу не вышел. Тогда я вернулся в комнату и сказал Кадырову Ахмеду: «Ахьмад-хаджи, ты меня извини, но мне кажется, нам нужно выйти на улицу». Кадырова это, наверное, сильно задело, хотя я этого от души не желал. Он резко встал с места и заявил, что ни секунды не останется там, где он помеха. Упрекнул меня в том, что я не должен был это ему говорить… С этих пор отношения между нами стали натянутыми, хотя нужно признать, что я до последнего момента был сторонником Кадырова Ахмеда. Мне нравилась его религиозная принципиальность. Но когда началась война, не одобряя авантюризм Басаева, я не мог и не могу понять и принять тех, кто встал рядом с исконным врагом или поставил рядом этого врага для достижения своих целей.

Кстати, в ноябре 1999 года президент Масхадов в одном из наших разговоров упрекнул меня в том, что я поддался влиянию муфтия Кадырова, хотя ни до, ни после московских событий я с Кадыровым или с кем-то другим, представляющим интересы Кадырова, не встречался, как это делали многие другие лидеры Ичкерии..

Генерал Макаров привёз меня в аэропорт, откуда я должен был улететь домой, на Кавказ. Я не знаю, что это был за аэропорт, но в тот момент, когда мы к нему подъезжали, он был оцеплен милицией. Указав на большой самолёт, что заходил на посадку, Макаров сообщил, что это садится самолёт Клинтона.

По прибытии в аэропорт я предложил Радченко отойти со мной в сторону для разговора: «Я знаю, что мой брат в ваших руках. Я даю вам слово, что я никому и никогда не назову ваших имён и у меня не будет к вам претензий. Я и мои родственники решим и проблему и той женщины, что в той квартире нашли мёртвой. Единственное, что мне от вас нужно, - это мой брат Баталов Руслан. Верните мне его живым, а об остальном я забуду, я буду молчать и ждать своего брата. И ещё: не старайтесь убивать меня там, в Чечне, не ищите против меня каких-либо компроматов, оставьте меня в покое. В противном случае всё, что произошло со мной здесь, в Москве, история моего брата и многое другое станет известно широкой общественности, и это будет для вас информационной бомбой. Зная, с кем имею дело, я подготовился. И в случае, если меня посадят в тюрьму, чтобы затем убить, или убьют, то всё, что сейчас я сказал, станет для вас реальностью. И поэтому оставьте меня в покое и верните мне брата. А я буду молчать. Понимая, что вы можете насильно заставить меня сделать опровержение, я предупредил и призвал этого журналиста не верить моим теле- и радиовыступлениям, где я буду опровергать свои прежние заявления».

В аэропорту, в депутатском зале, «в честь меня» был накрыт большой стол, заваленный всякого рода деликатесами и спиртными напитками. Было 8 или 9 человек, которые «провожали» меня. Не было сомнений, что это были офицеры ФСБ, а старшим у них был генерал Макаров. Вся процедура «проводов» снималась на видеокамеру, а также был приглашён журналист Роман Мельник, который представлял ОРТ. Макаров предупредил меня, что журналист будет у меня брать интервью, и просил не называть название города, куда я должен лететь.

Когда я давал интервью, я обратил внимание, что Мельник не спрашивает у меня время моего вылета и город, куда я должен лететь. Я подумал: что нежелательно для ФСБ, полезно для меня», - и сообщил журналисту, что должен лететь в Ставрополь.

За столом Макаров произносил тосты в честь меня: «Апти мы провожаем тебя как героя Советского Союза». На что я, улыбнувшись, показал ему на видеокамеру, что снимала всё происходящее за столом. Я дал ему понять, что понимаю всю «торжественность» момента и что, снимая всё это на видео, ФСБ распространит эти снимки через своих агентов «нужным» людям. Мне же было на всё это наплевать. Я думал над тем, как мне добиться хоть малейшей информации о судьбе брата. Я прекрасно понимал, что там, куда я еду, а именно в станице Наурской, у меня нет никакой гарантии уберечься от подлости со стороны ФСБ. Трагедия, что приключилась с братом, не давала мне возможности для манёвра и поиска решения вопроса своей безопасности. Я понимал и понимаю, что было абсурдом для нормальных людей то, что после того как на весь мир я кричал о помощи [в защите] от ФСБ, а теперь я вместе с работниками ФСБ сижу за столом и это, как я ранее писал, увидят «те, кому нужно», что в свою очередь даёт полное основание людям не верить тому, что я пишу и говорю. Но в тот момент и даже сейчас мне было наплевать на то, что говорят : мужчины сплетничать не будут. В тот момент всем своим поведением я хотел внушить похитителям брата, что, садясь с ними (там, за столом, был Радченко) за один стол, я готов простить им похищение брата. Единственное, что мне нужно, - это чтобы они вернули мне брата. А внушив эту мысль тем людям, подтолкнуть их к тому, чтобы они призадумались над тем, что они совершили. Все мои поступки, слова и действия в тот момент были подчинены этой цели, понимая, что ФСБ России любой ценой постарается отомстить мне за свой провал, положившись на волю АЛЛАХА, я мало думал о своей собственной жизни, но умереть, не решив судьбу брата или на крайний случай не установив всех тех, кто похищал моего брата, я не имел права. И для этого я был готов не то что сидеть под видеокамеру с врагами за одним столом и пить водку, но и быть «другом» некоторых из них. А то, что сплетники, или, как я их нелитературно называю, пидарасы, будут плести, мне было без разницы, главное, чтобы твой враг знал, что не сломил тебя и что ты не лебезил перед ним.

Шумные «проводы» не ограничились депутатским залом. Человек семь или восемь эфэсбэшников во главе с Макаровым пошли «провожать» до самого трапа самолёта. Они шли рядом со мной, весело разговаривая и смеясь. Всё это снимали две видеокамеры, журналист из ОРТ также всё снимал на видеокамеру.

Самолёт был Ту-134. Уже поднимаясь по трапу, я вынужден был обворачиваться назад, чтобы «сделать рукой» эфэсбэшникам, которые громким «Апти!» вынуждали меня обворачиваться. Конечно, я прекрасно понимал, что идёт «сбор компромата» на меня.

Место в самолёте у меня по билету было где-то в середине салона, с левой стороны по направлению к кабине пилотов. Я уже сидел на месте, когда на борт поднялся офицер ФСБ и предложил мне - как он сказал, «для удобства» - пересесть на другое место.. Новое место располагалось в первом ряду с левой стороны, сразу после входа в салон самолёта. Мне было выделено место у окна. Напротив меня, лицом к кабине пилотов, сидели мужчина с молодой женщиной, а между нами был маленький, я думаю, раскладной столик. Одним словом, получилось так, что я и сидящий рядом со мной парень сидели против пассажиров самолёта.

После того как я удобно расположился на своём месте, в салон самолёта вновь вошёл офицер ФСБ и, нагнувшись ко мне, тихим голосом попросил меня посмотреть в иллюминатор самолёта. Взглянув в иллюминатор, я увидел, что человек, державший видеокамеру в левой руке, машет мне правой рукой. Я машинально помахал рукой в иллюминатор, и было видно, что он решил свою задачу, сняв меня на видеокамеру машущим ему на прощание рукой. Одним словом, ФСБ - неглупая организация.

В полёте я обратил внимание, что молодой человек, сидящий рядом со мной, увлечённо читает какую-то статью в газете и при этом газету держит таким образом, что я под небольшим углом зрения правого глаза могу читать эту газету (как позднее оказалось - журнал). Приглядевшись, я понял, что это интервью Арсанова Вахи, вице-президента ЧРИ. Я сделал вид, что данное интервью мне не интересно, и обратился к сидящим напротив меня молодым людям со словами «Не скажете вы, который час?». Молодая женщина и её спутник засуетились, «не понимая русского языка», но вместо них мне ответил парень, сидящий рядом со мной: «Они американцы и не понимают русский язык, а что вы хотели?». Я ответил, что хотел проверить свои часы, точно ли идут. Он показал свои часы - мои шли точно.

И у нас завязался разговор, в ходе которого я спросил его: «А вы чем занимаетесь, то есть где работаете?». Мой сосед не задумываясь ответил: «Адвокатом. А что, есть проблемы? Могу помочь, если нужна юридическая помощь». Я ответил, что никаких проблем у меня нет.

Минут за сорок до посадки я решил пойти в туалет, но мой «попутчик» «уговорил» меня потерпеть до Ставрополя. Мне стало окончательно ясно, что, посадив меня у иллюминатора, напротив посадив «американцев», а «адвоката» усадив рядом, в ФСБ решили лишить меня возможности какого-либо контакта с кем бы то ни было. «Американцы» были подсажены ещё и из расчёта, что кинусь к ним с просьбой о помощи или стану им рассказывать о своей «московской жизни». Атлангириев не зря кушает свой «хлеб»…...

Убедившись, что «мышеловка захлопнулась», я не стал настаивать на походе в туалет, а, немного понаблюдав за своим соседом, выявил ещё одного эфэсбэшника. Тот сидел на втором сиденье справа от входа в салон самолёта. Из всего этого я сделал вывод, что в ФСБ принято решение не выпускать меня в Чечню. Значит, надо снова искать возможность самоспасения.

Когда самолёт совершил посадку в аэропорту Ставрополя, подождав, когда стихнет шум двигателей самолёта, я встал со своего сиденья и во весь голос крикнул: «Люди, вы узнаёте меня?». Несколько голосов дружно ответили: «Узнаём». Тогда я вновь громким голосом проговорил: «Я Апти Баталов, бывший руководитель администрации президента Масхадова, вот эти люди, — показав пальцем на «соседа» и «американцев», — из ФСБ, они хотят меня убить. Если я не позвоню на НТВ и не доеду до своего дома, знайте, что меня убили в Ставрополе, а виновата в моей смерти ФСБ».

Моего соседа как ветром сдуло с места, он выбежал в выходную дверь. Я тоже двинулся вслед за ним на выход и уже на трапе самолёта увидел, что самолёт оцеплен людьми в военной форме. А потом увидел, что мой «сосед» что-то возбуждённо говорил человеку в штатском костюме, после чего тот дал команду «Снять оцепление». Это был полковник Бритвин Николай Николаевич, замначальника УФСБ по Ставропольскому краю.

Самолёт прибыл в 10 часов вечера. В эту же ночь работники ФСБ привезли меня в станицу Курскую Ставропольского края. Днём 4 июня меня привезли в станицу Наурскую, и сразу же по приезде сопровождающий меня офицер ФСБ предложил мне поехать на местный телеграф, позвонить на НТВ и сообщить, что я жив и здоров и что я благополучно доехал домой. Я позвонил на НТВ, поблагодарил журналистов НТВ за своё спасение и ещё раз призвал их следить за тем, как сложится моя жизнь (если сложится). На прощанье я обещал, что я или моя жена будем звонить на НТВ через каждые три-четыре дня. Но когда моя жена через три дня пошла на телеграф для звонка на НТВ, сделать это ей не удалось: она не смогла дозвониться на НТВ. И с тех пор у меня прервалась связь с этими замечательными людьми.

При моём последнем разговоре с Кричевским у меня сложилось впечатление, что он не до конца верил в правдивость всего того, что я говорил. Я нисколько за это на него не в обиде, потому что в это трудно поверить. Трудно поверить, что таким способом можно выиграть борьбу с ФСБ, но тем не менее это так.

Когда, позвонив на НТВ, я вернулся к себе в дом, там меня ожидали журналисты теле- и радиовещания: Роман Перевезенцев и радиожурналист Ставропольского края, кажется, не помню точно,карачаевец по национальности. Они взяли у меня интервью, в котором я заявил, что моего брата похитили люди полковника Дранца с ним во главе, и что во власти руководства ФСБ вернуть мне брата, и что я никакой другой версии не допускаю. Данное интервью нигде показано не было, из чего я сделал вывод, что моё интервью нужно было аналитикам и руководству ФСБ.

С первого же дня своего возвращения домой я стал объектом всякого рода слухов и сплетен. Местное отделение ФСБ через своих агентов стало распускать слухи, что я назначен военным комендантом Наурского района и что в моей власти навести порядок в районе. Дело дошло до того, что некоторые наивные люди стали приходить ко мне с разными просьбами: кому-то нужно было, чтобы я его сына взял на службу в комендатуре, кто-то приходил с жалобой на чинимый русскими солдатами беспредел, прося защитить его и его семью от произвола русских. Каждому такому пришельцу я объяснял, что я не являюсь каким-либо чиновником на русской службе, что я сам жертва русской ФСБ, что русские специальные службы умышленно распространяют слухи о моей службе на русских. Ходоки уходили, не совсем веря в правдивость моих утверждений.

А с другой стороны русские распускали слухи, что мои односельчане требуют моего немедленного выселения из станицы. Это тоже была подлая ложь: никто, ни один человек не предъявил мне каких-либо претензий, хотя условия для этого были самые благоприятные. Всесторонне действуя на психику, русские старались довести до нервного истощения меня и моих близких.

Почти каждую ночь, провоцируя меня и моих братьев нарушить комендантский час, русский патруль устраивал стрельбу из автоматов и пулемётов возле моего дома. А днём по дороге, проходящей у моего дома, часто разъезжали русские бэтээры и другая военная техника.

Прекрасно понимая, что идёт моя травля, я не мог покинуть дом и уехать, так как часто под разными предлогами – два-три раза в неделю - ко мне приезжали офицеры ФСБ. Проходящие мимо люди видели, что русские офицеры «гостят» у меня. Я уверен, что эти поездки в ФСБ были задуманы как один из методов моей дискредитации.

Приблизительно через месяц после моего возвращения домой до меня стали доходить слухи: Дениев Адам, он же Шамалу, готов помочь мне в розыске брата. Появились люди, которым Дениев говорил, что у него есть связи среди генералов ФСБ и, если я к нему обращусь, он, Дениев, готов помочь мне в розыске брата. Зная всю подноготную братьев Дениевых, а именно зная, что двое из братьев - Дениев Шамалу-Адам и Дениев Гази-Магомед - являются агентами ФСБ и замешаны во многих преступлениях против Ичкерии, и догадываясь, что обещания помощи найти брата Дениев делает с подачи Дранца, я старался избежать контакта с этими людьми.

Но, чтобы не корить себя тем, что я не обратился к Дениевым за помощью, я послал к нему человека с призывом о помощи в розыске брата (лично знакомы мы не были). Дениев Адам хорошо принял моего посланца и обещал, что он поможет мне с розыском брата. А через несколько дней Дениев прислал ко мне своего родственника Демилова Хасана с предложением приехать к нему, к Дениеву, в гости и там обговорить детали розыска моего брата. Сославшись на то, что у меня нет документов для передвижения, я отказался поехать в гости к Дениеву.

На второй или третий день Дениев прислал за мной своих людей на машине со спецпропуском. Один из этих людей был мне знаком - Бацаев Руслан, мы с Русланом вместе работали в уголовном розыске, он родом из села Надтеречное. А второго звали Абаз или Абас, это был дениевец-ветеран, он был родом из села Знаменское. Однако и на этот раз я отказался от поездки к Дениеву в гости, заявив, что не считаю такие поездки обязательными.

Мои подозрения, что за всеми действиями Дениева стоит полковник Дранец, усилились после таких настойчивых предложений. Я не сомневался, что инициатива в помощи розыска брата, все эти приглашения - не что иное как подготовка к очередной подлости со стороны Дранца и ФСБ. Дранцу нужно было, чтобы я поехал в гости к Дениеву, а там меня «почётно» встретил бы Дениев, стал бы меня обнимать, говорить хвалебные речи, всё это снималось бы на видеокамеру, а потом было бы показано по телевидению пророссийского телевидения Чечни. Вслед за первой поездкой повторилась бы и вторая моя поездка в «гости» к Дениеву, и в один «прекрасный» момент Дранец взорвал бы меня вместе с Дениевым. А потом дикторы московского телевидения, напустив на себя скорбный вид, но радуясь в душе, сообщили бы, что Баталов и Дениев в порыве спора взорвали помещение, в котором находились. Именно для этого Дранец принуждал Дениева Адама каждый раз приглашать меня в гости к себе. (Когда не удалось меня свести с Дениевым вместе, Дранец взорвал Дениева Адама одного).

Контакты с Дениевым через посредника Демилова Хасана мною поддерживались вплоть до его убийства, которое совершил полковник Дранец. (Кстати, сайт «Кавказ-центр» заявил, что Дениев Шамалу-Адам был ликвидирован по приговору шариатского суда Ичкерии. Вот таким образом агенты русских спецслужб, внедрённые в ряды Чеченского Сопротивления, записывают к себе в «актив» убийства, совершаемые русскими карательными органами, и таким образом выводят своих русских хозяев из-под подозрения и возможного преследования: ведь если Дениева устранил полковник Дранец - это есть убийство своего агента с вытекающими отсюда последствиями, а если Дениева нейтрализовали бойцы Ичкерии - это есть приведение приговора в исполнение; в первом случае это преступление, а во втором - подвиг исполнителей).

В марте 2001 года Дениев Адам прислал ко мне домой посредника с известием, что мой брат жив и он-де (Дениев Шамалу-Адам) знает местонахождение брата. Он предлагал за 17 (семнадцать) тысяч долларов США найти и доставить домой моего брата в течении трёх дней с момента получения денег.

Посредник от Дениева приехал именно в то время, когда у меня дома находился полковник ФСБ Ставропольского УФСБ Сулимов Александр, подчинённый Угрюмова, «помогающий» мне в розыске брата. Мы с посредником обсудили сумму денег, запрошенных Дениевым. Сулимов слушал наш разговор из соседней комнаты. Я не задумываясь, без всяких условий согласился выплатить требуемую сумму денег и обещал посреднику в ближайшее время доставить деньги к Дениеву, после чего посредник уехал к Дениеву.

Деньги имелись. Проблема состояла в доставке этих денег в село Автуры, к Дениеву домой. Дело в том, что по дороге, особенно на подъезде к Автурам, стояли многочисленные вооруженные бандформирования русских спецслужб.

Для более безопасной доставки денег я попросил Сулимова сопроводить посредника с деньгами до дома Дениева. Сулимов дал согласие на это дело и обещал на второй день утром приехать с напарником для поездки в Автуры. На следующий день деньги были доставленны к Дениеву домой. Последний с большим удовлетворением принял эти деньги, при этом обещал в течение двух-трёх дней привезти Гелани домой.

Когда вернулись мои посланцы, у нас был праздник. Но сомнения одолевали меня. Не верилось в благочестие Дениева и тех людей, что им верховодили.

На третий день после передачи денег Дениеву он прислал посредника с предложением срочно приехать к нему. И, когда мои люди приехали к Дениеву, тот передал им деньги обратно- все семнадцать тысяч, что по его инициативе были переданы ему как плата за освобождение Гелани. Возврат денег Дениев Шамалу мотивировал тем, что до этой поры не знал, что его младший брат Дениев Гази-Магомед принимал участие в похищении моего брата Баталова Руслана (Гилани), а так как его брат Гази-Магомед замешан в похищении моего брата, он-де не имеет морального права (?!) участвовать в розыске моего брата.

Посланцы рассказывали, что, передавая деньги, руки Дениева Шамалу дрожали, а язык заплетался и выглядел он очень испуганным. Присутствовавший при этом разговоре Демилов Хасан потом говорил мне, что Дениев был болен в этот день. Но немного позднее мне стала известна причина его «болезни». По приезде домой из «русской тюрьмы» мне стало известно, что в ночь похищения моего брата у него на квартире гостило несколько человек его приятелей. Эти люди присутствовали там, когда я звонил брату, и в присутствии этих же людей на квартиру к Гилани после моего звонка позвонил некто. И, когда мой брат поднял трубку, звонящий спросил: «Кто это?». Брат ответил: «Руслан». Тогда звонящий на чеченском языке сказал: «Руслан, передай Гилани: пусть он срочно покинет эту квартиру». Брат рассказал своим друзьям о странном звонке. Те просили Гилани вместе с ними покинуть квартиру, но Гилани, сославшись на мой звонок, что ему нужно ждать человека от меня, категорически отказался это сделать. В поисках человека, что звонил на квартиру к брату, я узнал, что этим человеком был Дениев Гази-Магомед. Именно он звонил на квартиру к брату, а впоследствии он говорил: «Я не хотел связываться с этим делом и просил брата Апти уйти с этой квартиры». Через несколько дней после этих слов он Дениев Гази-Магомед был убит в Москве.

Больше никаких контактов с Дениевым Шамалу у меня не было. Где-то через два месяца после этого его взорвали в его же собственном доме. Дениева Шамалу охраняли русские спецназовцы и несколько особо доверенных чеченцев, подойти к нему, а к дому тем более было невозможно, и, какие бы «моджахеды» ни брали на себя его ликвидацию, убит он был полковником ФСБ Дранцем Аркадием Аркадьевичем.

Где-то через месяц с небольшим после убийства Дениева Шамалу, в последних числах мая, ко мне приехал полковник ФСБ Бритвин Николай Николаевич и сообщил мне, что со мной хочет встретиться Угрюмов Герман Алексеевич. Бритвин привёз меня на территорию воинской части в станице Калиновская, и там я встретился с Угрюмовым.

«Апти, два к одному в твою пользу( Он наверное имел в виду убитых Дениевых) Давай договоримся и закроем тему твоего брата. Я думаю, что тебе не удастся найти брата. Я искренне пытался тебе помочь, но увы».

Далее Угрюмов предложил мне выступить по российскому телевидению с заявлением, что я никаких претензий к руководству ФСБ не имею, а тот звонок на НТВ, в котором я призывал журналистов к помощи, я сделал в состоянии глубокой депрессии. На это требование я ответил, что никаких претензий к ФСБ и к её руководству я не имею, но то, что полковник Дранец и подполковник Радченко совместно с Дениевым Гази-Магомедом и его людьми похитили моего брата, - это факт реальный.

На это Угрюмов ответил, что он даёт слово русского адмирала, что в отношении Дранца ведётся служебное расследование и в случае, если его вина в похищении брата будет доказана, он, Дранец, пойдёт под суд. И в доказательство своих слов Угрюмов сообщил мне, что именно по его команде Дениевым были возвращены семнадцать тысяч долларов, что были им взяты у меня на «розыск» брата. Угрюмов убедил меня, что Дениев не собирался возвращать мне брата и взятые у меня деньги.

Под конец беседы он вновь предложил мне выступить с телеопровержением сделанного мною на НТВ заявления. Не получив от меня утвердительного ответа, он уехал, заявив мне, что в случае надобности ко мне приедет полковник (ныне генерал-лейтенант ФСБ) Бритвин Николай Николаевич.

Бритвин приехал через три или четыре дня после той встречи и потребовал от меня, чтобы я молчал про разговор и встречу с Угрюмовым. Через месяц или полтора после смерти Угрюмова Бритвин стал генералом.

Спустя короткое время я узнал, что полковник Дранец убил жену Угрюмова: естественно, что эта женщина умерла «естественной смертью», а на самом деле она была убита, после того как стала настойчиво интересоваться причиной смерти своего мужа - замдиректора русского ФСБ, адмирала. В одной из газет я читал, что сын Угрюмова работает руководителем одного из районов Астраханской области, даже указывался точный адрес места его работы. Какие-то «друзья» этого парня писали письмо в газету, объявляя себя сторонниками «сына Угрюмова, бывшего замдиректора ФСБ России». На самом деле эти «друзья» подсказывали точный адрес для возможных врагов этого парня, которые ему «достались» от деятельности его почившего отца: нужно, чтобы убили сына Угрюмова, это сделает жизнь Патрушева и Дранец более спокойной.

Осенью 2001 года ко мне приехал один мой хороший знакомый. Он сообщил мне, что к нему приезжали два парня из Ведено, которые разыскивают двух своих братьев, что были увезены людьми в масках, которые при задержании ранили одного из парней, а потом, бросив их обоих в БТР, увезли их братьев в неизвестном направлении. С тех пор прошло три или четыре месяца, но найти след увезённых им не удаётся. Под конец всех розысков посредник, что за плату помогал этим веденцам в поисках их братьев, сообщил им, что в Наурской живёт полковник ФСБ Апти Баталов и что их братья Успанов и Садыков похищены по приказу Баталова Апти и этот Баталов Апти держит их на конспиративной квартире ФСБ в Наурской. Мой знакомый рассказал мне, что сказал своим гостям, что их ввели в заблуждение, что Баталов Апти - никакой не полковник ФСБ, что у Баталова Апти такая же, аналогичная трагедия. После этих слов веденцы попросили моего знакомого поехать ко мне и договориться со мной о встрече. Я через знакомого пригласил их приехать ко мне домой. Приехав ко мне, веденцы рассказали про свою беду и сообщили имя «посредника»: это некто ВАХАЕВ ИСА из села или станицы ЕРМОЛОВСКАЯ. Эти люди поведали: так как они односельчане, их братьев знает Басаев Шамиль, а также они рассказали, что ВАХАЕВ ИСА по своей инициативе вышел на них с предложением о помощи по розыску их братьев, что вместе с Вахаевым они часто ездили в Ханкалу, Вахаев Иса показывал пропуск, его пропускали, а они вдвоём ожидали его у ворот КПП. Такое происходило довольно часто. А также они несколько раз ездили в Автуры к ДЕНИЕВЫМ. Со слов Вахаева выходило, что Дениев Шамалу-Адам помогал им в розыске брата. При очередной поездке в Ханкалу Вахаев выщел из ворот весь сияющий и сообщил им за 2500 (две тысячи пятьсот долларов США), что их братьев похитили по приказу полковника ФСБ Баталова Апти и что Баталов Апти держит их на конспиративной квартире ФСБ. Вахаев обещал, что вместе с ними поедет в Наурскую и попросит меня, Баталова Апти, отпустить похищенных веденцев.

Но когда в назначенное время Вазаев Иса не явился на встречу, веденцы поехали к нему домой в Ермоловку. Там жена Вахаева сообщила им, что её мужа нет дома и где он - она не знает. После долгих поисков ВАХАЕВА ИСЫ, не найдя его, они решили сами приехать ко мне. Но, чтобы не встречаться со мной (у чеченцев не принято встречаться с врагом для разговоров), они рассказали про свою беду хозяину дома, им хорошо знакомому. И после его рассказа про меня они решили со мной встретиться и поговорить.

Мы с ними немного поговорили и на этом расстались. Не знаю, нашли они своих братьев или нет, дай АЛЛАХ им удачи.

А в отношении ВАХАЕВА ИСЫ я узнал, что это давний агент русских спецслужб. Следы его я нашёл в Азербайджане. Что-то там натворив, он сел в тюрьму – наверное, считая, что там надёжнее.

Меня ничуть не удивило, что Вахаев Иса «назначил» меня полковником ФСБ. Он действовал не от себя, координаторами у него были полковник Дранец и его подручные братья Дениевы. Эти мрази, всесторонне обложив меня, надеялись, что я не выдержу и в итоге они добьются своей цели….. А цель у Дранца была одна: любой ценой создать обстановку нетерпимости и враждебности вокруг меня. Именно для этого мне была предложена «помощь в розыске» брата. Запрашивая у меня семнадцать тысяч долларов, Дранец учёл свою ошибку в Москве, где он затребовал 500 000(пятьсот тысяч) долларов.. По этой причине Дениевым была запрошена такая маленькая сумма денег, как 17 (семнадцать) тысяч долларов. Запрашивая данную сумму денег, они надеялись, что я в доказательство того, что мой брат жив, потребую какое-либо доказательство, а так как ни Дранец, ни Дениев не были в состоянии представить мне этих доказательств, Дениев сорвал бы переговоры по вопросу розыска брата и обвинил бы меня в жадности или в том, что я хотел его обмануть. А это в свою очередь при помощи людей Дранца и Ко было бы доведено до родных братьев Гилани. (Гилани - мой двоюродный брат, больно так говорить но такова реальность). А это могло создать кризис в наших отношениях.

А признаки того, что Дранец работает над таким вариантом развития внутрибаталовских отношений, уже имелись: буквально в эти дни из Москвы к родному брату Гилани приехал наш «родственник» и предложил ему устроить с меня спрос за Гилани: «Апти знает, где Гилани, с него надо спросить». Естественно, ему дали пинком под зад и выгнали из дома. Но сам факт его появления в доме брата Гилани был плохим признаком.

Заставляя Дениева Адама требовать от меня 17 тысяч долларов, Дранец рассчитывал, что, после того как я не дождусь от Дениева выполнения его обещаний в отношении розыска и освобождения брата, я потребую от Дениева возврата денег, что были ему переданы, а Дениев в силу своей патологической жадности их мне не вернёт, да Дранец и не даст ему на то разрешения. Я же, по замыслу Дранца, посчитав себя обманутым, предъявлю Дениевым ультиматум. Это, в свою очередь, будет «между прочим» рассказано в одной из газет, принадлежавших русским спецслужбам. А через некоторое время Дениев и Баталов будут убиты русским ФСБ. А в доказательство того, что между Баталовым и Дениевым была вражда, Дранец напомнит о той статье в газете, где «независимый журналист» рассказывал о вражде между Дениевым и Баталовым.

После убийства Дениева Шамалу и Угрюмова ко мне вновь приехал посредник Демилов Хасан. На этот раз он объявил, что он послан ко мне сестрой Дениевых и что она за пять тысяч долларов США готова доставить ко мне домой моего брата. Я послал этого посредника к чёрту. Но когда он настойчиво не хотел уходить, я преложил ему представить мне любое доказательство того, что мой брат живой, и при этом сообщил, что заплачу намного больше требуемой суммы, если мне будут представлены доказательства того, что Гилани жив. Посредник уехал, обещав, что вернётся через два-три дня с требуемым доказательством. Больше его я не видел и не знаю, жив ли он (на этот раз я предупредил его, что он будет убит и убьёт его Дранец).

Уже после того как я покинул Наурскую в марте 2002 года, мне стало известно, что две сестры Дениевых убиты у себя в Автурах посреди белого дня. Одно из «ичкерийских» электронных изданий заявило, что убийство сестёр Дениевых было исполнением приговора Шариатского суда. Уверен, что это не соответствует действительности: Дранец убил этих женщин и через своих людей в Чеченском Сопротивлении «сплавил» этих несчастных женщин к ичкерийцам.

После убийства Дениева Дранец сделал попытку связать это убийство с моим именем - в газете «НГ-Религии» 25.04.2001 за подписью некоего ОРХАНА КАРАБААГИ под названием «Халиф всея Руси». Вот что этот «независимый журналист» пишет: «Чуть позже имя Дениева вновь всплыло в связи с похищением в Москве крупного чиновника из администрации Масхадова Апти Баталова, который считал, что его похитители — люди Дениева, но достаточных доказательств этому нет». Никогда, нигде и никому я не делал подобного заявления, но тем не менее Дранец решил сделать «проброс». Я утверждал и утверждаю, что похитителем моего брата являются Дранец, Радченко и Дениев Гази-Магомед со своими людьми.

С одной стороны, всячески стараясь упомянуть моё имя в криминальных сюжетах, при этом прибегая к самым подлым приёмам, Дранец старался вывести меня из равновесия. Так, например, была статья в газете «Мегаполис-Экспресс» (не помню номер газеты, но, если мне не изменяет память, это был 11-й номер 2000года): один пидарас и мразь под именем Иван Ветров утверждал, что я, Баталов Апти, - террорист, похититель и убийца людей. Но если я такой, каким он меня описывает, то почему меня «амнистировали» и «освободили»? А вот что написано про меня на сайте Агентура.ру в разделе «КАДРЫ и ПЕРЕСТАНОВКИ»: среди самых высокопоставленных сотрудников спецслужб русни указано моё имя, тем самым намекая на то, что я был «засланным казачком». Это даёт карты в руки действительным агентам русских, которых много и которые «в поте лица» зарабатывают свой хлеб. Когда я обратился к редактору с вопросом, за какие «заслуги» я удостоен «чести» быть выставленным на данном сайте, редактор Солдатов завалил мой е-мейл рассылками - в день по 10-20 штук.

No. 24 (210)

24 ноября 2006

Поиск в Агентуре Россия Кадры и перестановки

[06.07.2004] webmaster@agentura.ru (c) Агентура, 2000-2004 гг. Пишите нам

Бабкин, Сергей Леонидович. Начальник УФСБ по Чеченской республике Барсуков, Михаил Иванович. Начальник Главного управления военной инспекции Аппарата Совета безопасности РФ, руководитель Межведомственной комиссии Совета безопасности РФ, бывший директор Федеральной службы безопасности Баталов, Апти. Бывший глава администрации Масхадова, «бригадный генерал» Безверхний, Александр. Руководитель департамента военной контрразведки ФСБ

Фильтрованная опора

А вот газета “ИТОГИ”

Галина Ковальская

www.itogi.ru/paper2000.nsf/Artic»e/Itogi_2000_06_09_183755.htm» — 33k

Судя по всему, результаты лефортовских «переговоров» с бывшим главой администрации ичкерийского президента федералов удовлетворили, в противном случае они не дали бы Баталову вернуться в Чечню (хотя исчезновение его брата и то олимпийское спокойствие, с которым к этому инциденту отнеслись российские правоохранители, наводят на мысль, что российская сторона на всякий случай решила оставить у себя заложника).

Эта статья была опубликована в газете «ИТОГИ», и только в этой газете мимолётом упоминается о моём похищенном брате, да и то не столько в информационном, сколько в ироническом смысле.

Паралельно этой грязи идёт другая кампания - кампания по наложению табу на моё имя. Это уже личное указание Патрушева, директора ФСБ русских. Наглядный тому пример - в газете «ИЗВЕСТИЯ» 09.03.04, в статье «журналиста» Вадима Речкалова «Хамбиев не проходит ни по одному уголовному делу». Это «лицо кавказской национальности» цитирует Масхадова Аслана из его книги «Честь дороже жизни»«: «Вот что писал о своих соратниках Аслан Масхадов в 1996 году в своей книге «Честь дороже жизни»: «Есть силы, которые хотели бы рассорить меня с боевыми товарищами. Но по моей вине этого не произойдет. Моя роль в войне зависела от исполнительности, личного мужества и благородства моих товарищей. Я всегда был спокоен там, где воевали Шамиль Басаев, Руслан Гелаев, Руслан Алихаджиев, Турпал-Али Атгиреев, Магомед Хамбиев, многие другие командиры».

А вот что на самом деле пишет Масхадов в указанной книге: «Я всегда был спокоен там, где воевали Шамиль Басаев, Руслан Гелаев, Апти Баталов, Руслан Алихаджиев, Турпал-Али Атгиреев, Магомед Ханбиев» - далее по тексту, страница 20 данной книги.

Нигде в кадрах кинохроники вы не увидите кадра, в котором буду запечатлён я. Это не оттого, что меня не бывало на всякого рода мероприятиях, что проходили в Ичкерии, но оттого, что имя Апти Баталова табуировано в России, а «независимые» русские журналисты взяли под козырёк.

Таких примеров целая уйма, и, описывая всю эту сучью политику русских спецслужб, я не ставлю целью кому-нибудь что-то (тем более таковых нет) доказать. Но нужно сказать, что всё это готовилось на «после», то есть после моего убийства, которое было запланировано Дранцем Всё это было бы опубликовано в «независимых» русских СМИ: мол, боевики убили его, т.е. Баталова Апти, начитавшись материалов с этих сайтов.

Естественно, что у читающего эти строки возникнет закономерный вопрос: а почему тебя не убили, если у тебя были такие могущественные враги? На такой вопрос я отвечу тем, что русские изначально не рассчитывали оставить меня в живых. Для этого ими по СМИ была озвучена информация о том, что я окончил Ленинградское училище МВД и что я майор милиции. Это была ложь, и люди, знающие меня, мои односельчане знали, что это неправда. Информация о моём задержании изначально внушала людям, знающим меня, сомнение в правдивости передаваемого по русским СМИ. Это первое. А во-вторых, после моего телевыступления с критикой Басаева Шамиля, на которое я довольно легко согласился, руководство ФСБ рассчитывало «выжать» меня до конца - в том плане, что я выступал бы с разного рода заявлениями (как они заставили делать такие заявления Радуева и других, что находились в их власти). Мой отказ выступить с заявлениями против Аушева, Шеварднадзе, Алиева и других политиков сорвал их планы. По всей вероятности, требование ко мне выступить с заявлением против указанных политиков не исходило от Кремля, а было инициативой руководства ФСБ во главе с Патрушевым - так сказать, «выявление» врагов России, заставляя «виновных» политиков оправдываться перед Москвой.

Но моё обращение и последовавшее за этим предостережение Радченко о том, что я передал некие документы журналистам и в случае, если меня убьют, это будет «бомбой» для них, заставило русских изменить сценарий моего уничтожения. Боязнь того, что про их «самодеятельность» в случае моей смерти узнает Путин и это поставит уже его, Путина, в положение вынужденного оправдываться перед Шеварднадзе, Алиевым и другими, наводила ужас на Патрушева, Угрюмова и всю эту шоблу-ёблу. А чтобы обвинить меня в лживости и лицемерии, Патрушеву и Ко нужно было, чтобы я выступил с опровержением сделанного мной 2 июня 2000 года на НТВ заявления, где я говорил, что меня насильно удерживали на конспиративной квартире ФСБ в качестве заложника. Вот для этого приезжал Угрюмов в Калиновскую для встречи со мной и уговаривал меня выступить. А после моего выступления мои дни были бы сочтены. Подготовительная работа русскими была сделана.

Вот по этой причине в ФСБ не спешили с моим убийством. Полностью обложив меня вокруг, они не рассчитывали, что мне удастся уйти у них из-под самого что ни есть носа: «Грохнуть его всегда успеем, сначала его надо выжать как лимон».

Но самое главное, чем они меня «привязали», как им казалось, - это уверенность Патрушева, основанная на кассете, где был запечатлён разговор про Юсупа Сосланбекова. Убив последнего руками своих агентов, Патрушев и Ко были уверены, что я не буду «рыпаться» и буду смиренно ждать, когда «архангел» по имени Дранец придёт по мою душу. Эти мрази, будучи безбожниками, не знают, как беспредельна милость АЛЛАХА!

Летом 2003 года в Лондоне я встретил Анну Политковскую и передал ей свою рукопись, где я рассказывал о той трагедии, что произошла со мной. Я просил её в случае моей смерти при невыясненных или иных загадочных обстоятельствах опубликовать их.

Где-то за месяц до убийства Политковской мне (с большим риском для человека, передававшего эту кассету) удалось передать Политковской видеокассету маленького формата. На этой кассете были видеодоказательства того, что захват «Норд-Оста» был спланирован русской ФСБ.

Дело в том, что у меня был хороший знакомый и соратник Дагалаев Лёма, мы с ним вместе прошли русско-чеченскую войну 1994-1996 годов. После войны он занимал ряд крупных должностей. Перед началом войны 1999 года Лёма являлся руководителем чеченского телерадиовещательного центра. В 2001 году он попал в плен к русским, и там при пытках у него был выбит глаз и отбиты все внутренности. Усилиями многочисленных родственников за десять автоматов и большую сумму денег он был освобождён и жил у себя дома. За ним часто приезжали из местного ФСБ в ст. Наурскую. Как он рассказывал, приезжали за ним рядовые сотрудники ФСБ, сажали на заднее сиденье «уазика», надев при этом наручники. В местном, Наурском, ФСБ его обычно держали несколько часов. Дело, как он рассказывал, доходило до того, что сотрудники ФСБ, зайдя в помещение, где он находился, портили воздух, полностью игнорируя его присутствие. Иногда его о чём-то спрашивали, но в большинстве случаев его отпускали, не задав ни одного вопроса. Самое главное начиналось в момент его «освобождения». Отделение Наурского ФСБ находится на людном месте, в центре станицы. Вместе с ним за ворота выходил начальник ФСБ района, громко и долго, тепло, с улыбкой «прощался» с Дагалаевым, обнимая его на прощание. А люди, в это время проходящие мимо, видели, как бывшего ичкерийского министра обнимает русский эфэсбэшник, и делали соответствующие выводы. Тем более что Дагалеев некоторое время был префектом нашего района, то есть главой исполнительной власти района.

Каждый раз после своей «поездки» в ФСБ он приходил ко мне и рассказывал, как его привозили и как с ним «прощались» в местном ФСБ. Я успокаивал его как мог и умел.

Где-то в начале 2002 года Лёма мне рассказал, что к нему часто приезжает Теркибаев Хампаш.. Я удивился тому, что Хампаш открыто ездит, тем более что он считался активным сторонником ваххабизма в Чечении, и все про это знали.

Дагалаев сказал мне, что Теркибаев интересуется мной: мол, как это он (Баталов) так спокойно живёт в самом логове врага?

Хампаш меня не любил ещё со времён, когда он был ведущим программы «Путь Президента». А в войну 1999 года, зимой 2000 года мы – я, Дагалаев Лёма, Теркибаев Хампаш, его знакомый по имени Абубакар - вместе были в горах Ичкерии. Хампаш и Абубакар имели новую видеоаппаратуру и должны были снимать все события, что происходили на данной территории фронта, в том числе и множественные факты убийств русской авиацией мирного населения. Но они ничего этого не делали, мотивируя это тем, что русская авиация бомбит беспрестанно. По этой причине я вынужденно отругал Хампашу и сказал Лёме, чтобы он забрал у него всю видеоаппаратуру и прогнал его. Через некоторое время он уехал, ничего не отдав, а может, они договорились, что было обычным явлением. С тех пор я его не видел. И вдруг Теркибаев объявился в Наурском - тыловом – районе.

Я знал, что Лёма что-то недоговаривает о своих беседах с Хампашой. Но мне, честно говоря, ихние разговоры были не интересны, своих проблем по горло.

Но однажды при очередном «визите» в ФСБ ко мне снова пришёл Дагалаев. Мы с ним о чём-то говорили, но было видно, что Лёму мучает нечто такое, что он не может мне сказать но сказать хочет. Я сказал ему: «Лёма, я вижу, что ты хочешь мне что-то сказать и ты опасаешься чего-то». Тогда Лёма мне поведал, что разработан план по захвату в Москве правительства или парламента России, что Теркимбаев Хампаш является координатором подготовки этого плана. Лёма предложил мне принять участие в этом деле, но при этом он сообщил мне, что Хампаш запретил ему ставить меня в известность. И в доказательство того, что у Хампаши есть свой человек в ФСБ в Москве, Лёма обещал мне в следующий раз показать спецпропуск, который ему достал Хампаш.

Я был поражён таким известием, но отказался принимать в этом деле какое-либо участие. Я поинтересовался у него, говорил ли он ещё кому-нибудь про этот план. Он поклялся, что никому и ничего не говорил, а мне он рассказал про этот план для совета, что ему..делать (?). Я ответил отказом о своём участии в этом плане, а Лёме сказал, что это авантюра с малопредсказуемыми последствиями (тогда я и мысли не допускал, что Хампаш – «засланный казачок», то есть агент ФСБ), и посоветовал ему отказаться от этой затеи под любым предлогом.

6 или 7 марта 2002 года Дагалаев вновь приехал ко мне и показал мне пропуск-»вездеход». Это был пропуск за подписью руководителя РОШ, и действие этого пропуска распространялось на территорию всего Северного Кавказа. И пояснил мне, что выдали ему этот пропуск в Пятигорске и что не всякий русский генерал имеет аналогичный пропуск: «Теперь мы ..й ложили на русских и на Наурское ФСБ», - сказал мне Лёма. Он говорил, что получать этот пропуск вместе с ним ездил и Теркимбаев Хампаш (!?): мол, московский друг (эфэсбэшник) Хампаши их сопровождал до Пятигорска.

Тут Лёма прервал свой разговор про пропуск и спросил меня, видел ли я по телевизору человека которого 5 марта показывали, дающего показания на Березовского Бориса. Я сказал, что смотрел телевизор и видел выступление человека с закрытым лицом. И тогда Лёма сообщил мне, что это был он — Лёма Дагалаев. Лёма рассказал, что когда они, то есть он - Дагалаев Лёма, Теркимбаев Хампаш и московский друг Хампаши, приехали в Пятигорск, Хампаш отвёл в сторону Лёму и попросил Лёму помочь его московскому другу, который, мол, им нужен будет для того, чтобы группа смогла доехать до Москвы, где Хампаш разрабатывал операцию по захвату одного из правительственных учреждений. Помощь Дагалаева Лёмы заключалась в том, что он, Дагалаев Лёма, должен был дать показания против Березовского. Теркимбаев убедил его, что никаких последствий от этих «показаний» для Дагалаева не будет. И Дагалаев подписал бумаги, что были ему поднесены, а также его засняли на видеокамеру, где он также озвучил то, что было эфэсбэшником написано на листе большой тетради.

Далее Дагалаев рассказал мне, что в Пятигорске, в кабинете следователя, с ним беседовал человек, которого интересовала моя персона. Минут 20, по словам Дагалаева, разговор шёл обо мне. Я попросил Лёму обрисовать мне внешность его собеседника. Внешность, которую описал Дагалаев, была внешностью Дранца Аркадия Аркадьевича.

Всё, что мной было услышано от Дагалаева Лёмы, подвело меня к мысли, что Теркимбаев Хампаш - агент русских спецслужб.

Я верил Лёме, и он верил мне, и поэтому я ему без всякой «дипломатии» высказал свои соображения по этому поводу. Лёма согласился со мной и признался мне, что именно из этих мыслей признался мне о готовящемся плане операции в Москве. А потом он спросил меня: что ему делать, как вести себя Теркимбаевым? Я предостерёг Лёму от нервозности и от того, чтобы Теркимбаев догадался о его, Дагалаева, подозрениях.

Мы решили на всякий случай заснять на видеокамеру Дагалаева Лёму, где он в хронологическом порядке расскажет всё, что произошло с ним с момента встречи с Теркимбаевым у него дома в ст. Калиновской. А также мы решили заснять на видеокамеру крупным планом пропуск-»вездеход», что выдан Дагалаеву Лёме в Пятигорске.

Через три дня Дагалаев Лёма приехал ко мне домой с видеокамерой. Мы сделали видеозапись Дагалаева Лёмы, где он подробно рассказал о предложении Теркимбаева Хампаши, о московском «друге» Теркимбаева. А также мы крупным планом засняли пропуск-»вездеход», что был выдан Дагалаеву в Пятигорске. Дагалаев не мог назвать имя учреждения, в которое его возили. Он говорил, что это была какая-то воинская часть. Он обратил внимание на маленький вымпел, что стоял на столе у следователя, на этом вымпеле было написано «ОКУ» и ещё что-то.

Кассету с видеозаписью я в тот же вечер убрал из своего дома и на второй день переправил в надёжное место.

Последний раз Дагалаев был у меня 19 марта 2002 года. 20-го (если мне не изменяет память) марта он погиб в «автоаварии». Это случилось вечером 20 марта 2002 года.

Вечером 22 марта 2002 года спецназ ФСБ (или «тяжелые», как их ещё называют) ворвались ко мне во двор, но без всякого насилия предложили мне поехать с ними в райФСБ. По приезде в ФСБ со мной говорили разные люди без знаков различия, но по поведению майора, что меня доставил, было видно, что это крупные начальники. Свой допрос эти люди обозначили как беседу, и эта беседа продолжалась пять часов. Это был «конвейер», то есть уставшие уходили, им на смену приходили новые - и «беседа» продолжалась. Как сказал один из офицеров, что со мной «беседовал», это был вечер «памяти» Дагалаева Лёмы. Эти люди делали вид, что их интересует Березовский. Но как только они замечали, что я расслабился, - сразу задавался вопрос про наши отношения с Дагалаевым.

Но когда один из офицеров как бы между прочим поинтересовался Теркимбаевым Хампашой, я окончательно убедился, с чем связанно моё задержание: они пытались узнать, что я знаю о планах «московской операции», о которой говорил Теркимбаев Хампаш Дагалаеву Лёме.

Я знал, что за моим домом ведётся наблюдение из соседнего дома, в котором жил русский (не путать с казаком, русские не казаки) парень, а потому рассказал о визитах Дагалаева к себе. А про Теркимбаева сказал, что знаком с ним, но терпеть его не могу. Офицер рассмеялся от моих слов, как бы говоря: «Он (Теркимбаев) то же самое сказал и про тебя».

На этом наша «беседа» завершилась. Мне было объявлено, что я могу идти домой, - и это в глубокую ночь, на территории, где действует комендантский час. А назавтра я обязан был прийти вновь в райФСБ. Это было объяснено тем, что в Наурском райФСБ сменился начальник и он, мол, хочет со мной познакомиться. На это требование я спросил: что ему, новому начальнику, мешает «познакомиться» сейчас? Последовал ответ, что сейчас поздняя ночь и что начальник устал. Я понимал, что враги хотят проделывать со мной те же действия по моей дискредитации, что в своё время они делали с Дагалаевым, то есть чтобы люди видели, как Баталов Апти стоит у ворот местного ФСБ и стучится в ворота с просьбой, чтобы его принял «крутой грушник» - новый начальник райФСБ. (Кстати, этого «крутого» позже похитил Байсаров Мовлади, зовут его Сергей Ушаков, я слышал, что Ушакова прямо в машине опустил, то есть поимел как женщину, Байсаров Мовлади). На требование явиться утром следующего дня я ответил, что не приду по своей воле, если ко мне есть вопросы и я обязан предстать перед эфэсбэшником - пусть вызовут по повестке. На это мне было заявлено, что в отношении меня нет никаких вопросов уголовно-криминального характера, но прийти я обязан. Я промолчал на это, и на второй день, 23 марта 2002 года, я покинул Чечению.

Летом 2003 года в Лондоне я встретил Анну Политковскую и передал ей свою рукопись, в которой описывал своё содержание в Москве в качестве заложника русской ФСБ. Я также поведал ей о кассете, которую из опасения, что я могу оказаться в ситуации, при которой не смогу уберечь кассету, я оставил в одном надёжном месте. Почувствовав настороженность в Политковской, я заверил её в том, что никто про данную кассету не знает, а тот, кто, кроме меня, знал о существовании данной кассеты, - Дагалаев Лёма - убит русской ФСБ.

Мы договорились, что я постараюсь доставить кассету в Англию и здесь передать её Анне Политковской. Но так как я не нащёл возможности взять кассету из места хранения (телефонная и иная связь прослушивается), только за месяц до её убийства мне удалось добиться того, чтобы Политковская Анна получила кассету,

Tue, 3 Oct 2006 11:44:26 -0700 (PDT)

From: «anna politkovskaia»

Subject: Re: Справка

To: sanovnik2@yahoo.com

Это — мой эл.адрес. Анна Политковская

«As»an B.» wrote:

Здравствуйте, пожалуйста, сообщите мне электронный адрес Анны Политковской, мне необходимо с ней переговорить, С ув. А.Б.

Wed, 4 Oct 2006 01:47:33 -0700 (PDT)

From: «anna politkovskaia»

To: «Aslan B.»

Top of Form 2

&& &&&&&

Bottom of Form 2

Dobrii den! Esli ne oshibaus, mi vstrechalis v Londone, v poslednii raz - v kafe ryadom s sudom, gde reshalsya vopros ob ekstradizii Zakaeva. Eshe odin raz, mne kajetsya, v holle kakoi-to gostinizi. Esli ne oshibaus, v kafe Zakaev bil, takje kak Yaragi.

Anna

"Aslan B." wrote:

Здравствуйте Анна, вас беспокоит Апти Баталов, прежде чем обратиться к вам с одним вопросом, не сочтите за грубость, я хотел-бы, быть уверенным, что “разговариваю” именно с вами - Анной Политковской…, мы с вами встречались 3или4 раза, пожалуйста, напишите где и при каких обстоятельствах проходили эти встречи, кто присутсвовал там, кроме нас??С увж. Апти Баталов.

Want to be your own boss? Learn how on Yahoo! Small Business.

Previous | Next | Back to Messages Call or Instant Message annapolitkovskaia

Top of Form 1

&&&&&&&&& &&&&& &&&&&&&&&&&

DeleteReplyForwardSpamMove...

Bottom of Form 1

Printable View This message is not flagged. [ Flag Message - Mark as Unread ]

Date:	Wed, 4 Oct 2006 12:10:34 -0700 (PDT)
From:	"anna politkovskaia" Add Mobile Alert Yahoo! DomainKeys has confirmed that this message was sent by yahoo.com. Learn more
Subject:	Re: ??????????
To:	"Aslan B."

Top of Form 2

&& &&&&&

Bottom of Form 2

Добрый вечер! Встречный вопрос: а как вы докажете, что вы - Апти Баталов?

Анна
"Aslan B." wrote:

Previous | Next | Back to Messages Call or Instant Message annapolitkovskaia

Top of Form 1

&&&&&&&&& &&&&& &&&&&&&&&&&

DeleteReplyForwardSpamMove...

Bottom of Form 1

Printable View This message is not flagged. [ Flag Message - Mark as Unread ]

Date:	Thu, 5 Oct 2006 11:22:12 -0700 (PDT)
From:	"anna politkovskaia" Add to Address Book Add Mobile Alert Yahoo! DomainKeys has confirmed that this message was sent by yahoo.com. Learn more
Subject:	Re: ??????????
To:	"Aslan B."

Top of Form 2

&& &&&&&

Bottom of Form 2

Никогда по-английски не говорю присутствии людей, говорящих по-русски. 'This is life' - тем более, это совсем уж не мой стиль, жизнью считаю совсем другое, а не холл гостиницы.

"Aslan B." wrote:

Добрый день.Когда мы сидели в кафе, я отказался от пиццы, а Умар съел свою порцию и ещё, когда мы вошли в хол какого-то отеля там находился чеченец, кажется его зовут -Шарип,пробыв там не долго, я уехал, оглядев нолл вы не громко произнесли, что-то на английском языке,кажется “дис из лайф”,чуть не забыл,с Шарипом была молодая, черноволосая девушка -племянница,как сказал Шарип. Apti.

...

Bottom of Form 3

Want to be your own

message is not flagged. [ Flag Message - Mark as Unread ]

Date:	Mon, 9 Oct 2006 16:27:17 -0700 (PDT)
From:	"Aslan B." Add to Address Book Add Mobile Alert
Subject:	///////////////////
To:	info@grani.ru

Top of Form 1

&& &&&&&

Bottom of Form 1

This message is not flagged. [ Flag Message - Mark as Unread ]

Date:	Wed, 4 Oct 2006 12:10:34 -0700 (PDT)
From:	"anna politkovskaia" Add Mobile Alert Yahoo! DomainKeys has confirmed that this message was sent by yahoo.com. Learn more

Top of Form 2

&& &&&&&

Bottom of Form 2

Previous | Next | Back to Messages Call or Instant Message

Top of Form 3

&&& &&&&&&&&&

DeleteReplyForwardMove...

Bottom of Form 3

Printable View This message is not flagged. [ Flag Message - Mark as Unread ]

Date:	Thu, 5 Oct 2006 14:57:10 -0700 (PDT)
From:	"Aslan B." Add to Address Book Add Mobile Alert
Subject:	Re: ??????????
To:	"anna politkovskaia"

Top of Form 4

&& &&&&&

Bottom of Form 4

Не буду убеждать вас в своей правоте, в своём стремлении убедить вас в том, что я это-я, я переборщил, с “доказательствами”, прошу извенить меня, если я, нечаянно,не так выразился.Не смея приводить дополнительные факты, моей подлинности, сообщаю вам номер моб, тел-на 0044 7903027657, им пользуется мой сын Муса, у меня тел ., нет, если вы мне вышлите то, что я вас просил, я буду вам очень благодарен,но, если по какой либо причине моя просьба не выполнима, сообщите, пожалуйста.Апти.

Это было моим последним письмом к Анне Политковской, через день она была убита, у меня нет сомнения, что убийство Политковской было оорганизованно и руководимо Дранец Аркадий Аркадьевичем, данное преступление породило много версий, выдвигая какую-либо версию многие преследуют свои узкокорыстные версии, каждому из этих людей хочется, чтобы его версия была принята во внимание и доминировала, я лично не ставлю себе такой цели , своё утверждение в том, что организатором и руководителем убийства Политковской является именно Дранец, я мотивирую тем, что этот професиальный убийца, пойдёт на любое преступление чтобы скрыть , соверщённые им убийства людеё, но самое главное, что эго и Патрушева заботит то это ни что иное как стремление , любой ценой скрыть от общественности , убийство своего подaaeьника Угрюмова Германа Алексеевича и его жену, а за Дениевых я и не говорю, Патрушев их и за людей не считает, так себе побочный материал, я так-же уверен, что Патрушев и Дранец будут уводить «следствие» по ложному следу, агенты этих людей , наверняка, получили задание расспускать слухи способствующие путанице в деле убийства Политковской, мне думается не надо строить какие-то черезчур «умные» версии, именно на это и рассчитывал Дранец убивая Анну Политковскую, кто-бы что-бы не говорил и не требовал,это преступление не будет расскрыто.Apti Batalov oktyabr 2006g.